.jpg)
История как утопия
Для современной Москвы нет темы важнее реконструкции исторического центра. Опыт столь масштабной трансформации исторического центра, какого Москва не знала со сталинских времен, еще будет осмысляться. Но контуры этого осмысления в столкновении с конкретными сюжетами реконструкции сегодня уже видны.
Итак, конкретный сюжет — реконструкция квартала в Нащокинском переулке.
ГЕРОИ Марк Фельдман, первым приступивший к разработке эскизного проекта, всю жизнь проработал в Москве. В 1972 г. он окончил Московский архитектурный институт и ныне возглавляет мастерскую Моспроекта-2. Почитает Ю. Шевердяева — одного из столпов этой архитектурной фабрики — своим главным учителем, поклонник творчества Г. Гольца и М. Оленева. Нашумевшее здание Мосэнка на Самотеке, особняки-офисы на Воронцовской улице и в Глазовском переулке — его последние работы.
Необычна судьба другого архитектора — Михаила Мандрыгина. Родившись в Шанхае, в семье русских эмигрантов, он получил профессиональное образование в Лондоне — в Королевской Академии художеств (факультет скульптуры) и в школе Архитектурной Ассоциации, закончив ее в 1974 г. Учился у Т. Дагдейла, Р. Хэрона, П. Кука. Сотрудничал с различными архитектурными фирмами, наиболее успешно с Фицрой Робинсон, возглавляя ее международную деятельность, в том числе разработав крупные неосуществленные проекты для Москвы. В 1992 г. открыл собственную фирму ММ Ассошиэйтс (ММА) со штаб-квартирой в Лондоне и мастерской в Москве. Многоэтажное офисное здание на Гоголевском бульваре, 11, культурно-деловой центр мэрии "Усадьба" на Тверской — наиболее крупные проекты среди реализуемых им ныне в Москве. В Нащокинском переулке ММА, подключившись на стадии рабочего проектирования, осуществила одно из трех новых зданий.
МЕСТО Казалось бы, архитекторы со столь разным опытом должны были предложить совсем разные решения. Ничуть не бывало. Оба поставили своей целью имитировать историческую застройку, уловить и оформить своей архитектурой "geniusloci", старомосковский дух.
Бывшая ул. Фурманова, которой недавно стало возвращено историческое название Нащокинского переулка, расположенная в центре дворянской Москвы, пережила несколько фаз в своем развитии. Самыми разрушительными для нее стали 60-70-е годы нашего столетия, повлекшие за собой утрату одного из фасадов улицы, правда, не представлявшего заметного архитектурного интереса. Однако историко-культурные потери этого места велики. Вероятно, до сих пор сюда наведываются тени обитателей знаменитой "писательской надстройки" дома № 3/5, пытаясь отыскать милые сердцу образы старой Москвы. И первый среди них — Михаил Афанасьевич Булгаков, окончивший здесь и свой великий роман "Мастер и Маргарита", и свой земной путь.
Громада жилого дома, как гигантское пресс-папье, осевшее на место снесенных зданий ("домиков", как называла их Цветаева), казалось бы, навсегда вытеснила московский дух из переулка. Спрятавшись за этим типичным номенклатурным монстром 70-х годов, борьбу за выживание вели усадьбы Н.В. Станкевича и С.Т. Аксакова — очаги философской и литературной жизни Москвы в XIX веке. Сохранились их главные здания, обращенные в Большой Афанасьевский переулок; потеряны службы и флигели, границы владений и ансамблей, однако этот классицистический остров до недавнего времени поддерживал иллюзию присутствия здесь московского духа. Это была часть известного района Старой Конюшенной, представлявшего собой определенный пространственный тип, образ жизни, целостное понятие средоточия духовной жизни.
ДЕЙСТВИЕ Исходя из установки на "историзацию" пространства, новые постройки должны были вписаться в образовавшиеся от сносов пустоты. Причем таким образом, чтобы создать иллюзию исторически существовавшего квартала. Таков был замысел Фельдмана, материализовавшего на фасадах "тени" исчезнувших зданий, дополнив стеклянными плоскостями паузы между ними. Но по масштабу, плотности и композиции новые здания мало соответствуют характеру как тех сооружений, которые здесь ранее находились, так и уцелевших усадебных построек. Архитектурную тему задает противоположная сторона улицы — эклектика и модерн рубежа веков.
Апелляция к модерну определяется, на мой взгляд, не столько необходимостью "вписаться" в среду, сколько расхожим предпочтением, одновременно удовлетворяющим вкусы городских властей и заказчика. Хотя говорить о работе в "стиле модерн" не приходится. Используются его мотивы, декоративные элементы, фактура материалов.
В Нащокинском переулке сразу же бросается в глаза тяжелый мансардный карниз здания № 3, составленный из полуциркульных и прямоугольных люкарн, плотно прижатых друг к другу, и завершенный плавной волной фронтона, несколько снимающей это нервное напряжение. Здесь же — обилие кованых решеток, контрастных простому рисунку оконных переплетов и некоторых деталей, напоминающих Макинтоша. В здании банка аллюзии модерна возникают в зеленоваторозовой гамме фасада, в сочетании оштукатуренных плоскостей с поверхностями, облицованными керамикой и стеклом. Это ассоциативное родство звучит убедительнее, чем буквализм пышно нарисованного крыльца. Однако внутреннее пространство, в обоих случаях лимитированное конторскими функциями зданий, мало соответствует экспрессии фасадов.
Определяя метод, М. Фельдман указывает на "вторичность" творческого лица. Он видит задачу в почти что ремесленном сочинительстве на заданную тему. Это не архитектура "шедевров", это "создание" рядовой застройки прошлого столетия. Архитектор проявляется в другом: М. Мандрыгин, профессионально владеющий западными технологиями и рыночными методами в строительстве, вообще считает первостепенными не столько образные задачи, сколько функциональную разработку, эффективное использование пространств.
ЭПИЛОГ Что же, создается архитектура, соответствующая и духу города, и вкусам городских властей, и заказников, и обывателей. Москва, несомненно, преображается. При нынешних темпах реконструкции ее центра лет через десять следует ожидать рождения нового исторического города. Когда-нибудь, бродя по его европейски благоустроенным кварталам, вы будете заглядывать в какой-нибудь вновь сочиненный Бедекер, справляясь об архитектурных достоинствах русской столицы. И здесь вы с удивлением узнаете, что каждое третье историческое здание — копия своего предшественника, что стоящий перед вами особняк был построен не в прошлом веке, а несколько лет назад.
В одном из своих текстов М. Баткин, философ, культуролог и политик, назвал наше время "впадением в историю", и архитектура действительно в нее "впадает". Интересно, чем при этом становится история.
Из всех европейских исторических столиц лишь Берлин находится сейчас в состоянии столь же значительного передела, как Москва. Хотя различия в масштабе строительства, в потенциале творческих сил и социальных условий весьма значительны, тем не менее эта аналогия сразу же вводит Москву в общеевропейский контекст. В Берлине мы сталкиваемся с архитектурным сознанием, укорененным в перспективе "прошлое-настоящее-будущее", и потому "настоящее-современность" оформляющим "современной" архитектурой. Московский вариант предлагает совершенно полярную модель. Москва оформляет современность как "прошлое-будущее" (город XIX-город XXI века), как замещение реальной страшной истории воображаемыми историческими образами. Мы ушли от утопий модернизма — и социальных, и архитектурных — но "впадаем" в историю как в утопию, как в миф.
