История как утопия

деятельность: архитектор, историк архитектуры и градостроительства; специалист по охране культурного наследия, теории консервации, куратор архитектурных выставок.

Для современной Москвы нет темы важнее реконструкции историче­ского центра. Опыт столь масштабной трансформации исторического центра, какого Москва не знала со сталинских времен, еще будет ос­мысляться. Но контуры этого осмысления в столкновении с конкретны­ми сюжетами реконструкции сегодня уже видны.

Итак, конкретный сюжет — реконструкция квартала в Нащокинском переулке.

ГЕРОИ Марк Фельдман, первым приступивший к разработке эскиз­ного проекта, всю жизнь проработал в Москве. В 1972 г. он окончил Московский архитектурный институт и ныне возглавляет мастерскую Моспроекта-2. Почитает Ю. Шевердяева — одного из столпов этой ар­хитектурной фабрики — своим главным учителем, поклонник творчест­ва Г. Гольца и М. Оленева. Нашумевшее здание Мосэнка на Самотеке, особняки-офисы на Воронцовской улице и в Глазовском переулке — его последние работы.

Необычна судьба другого архитектора — Михаила Мандрыгина. Ро­дившись в Шанхае, в семье русских эмигрантов, он получил профессио­нальное образование в Лондоне — в Королевской Академии художеств (факультет скульптуры) и в школе Архитектурной Ассоциации, закон­чив ее в 1974 г. Учился у Т. Дагдейла, Р. Хэрона, П. Кука. Сотрудничал с различными архитектурными фирмами, наиболее успешно с Фицрой Робинсон, возглавляя ее международную деятельность, в том числе разработав крупные неосуществленные проекты для Москвы. В 1992 г. открыл собственную фирму ММ Ассошиэйтс (ММА) со штаб-квартирой в Лондоне и мастерской в Москве. Многоэтажное офисное здание на Го­голевском бульваре, 11, культурно-деловой центр мэрии "Усадьба" на Тверской — наиболее крупные проекты среди реализуемых им ныне в Москве. В Нащокинском переулке ММА, подключившись на стадии ра­бочего проектирования, осуществила одно из трех новых зданий.

МЕСТО Казалось бы, архитекторы со столь разным опытом должны были предложить совсем разные решения. Ничуть не бывало. Оба по­ставили своей целью имитировать историческую застройку, уловить и оформить своей архитектурой "geniusloci", старомосковский дух.

Бывшая ул. Фурманова, которой недавно стало возвращено исто­рическое название Нащокинского переулка, расположенная в центре дворянской Москвы, пережила несколько фаз в своем развитии. Самы­ми разрушительными для нее стали 60-70-е годы нашего столетия, по­влекшие за собой утрату одного из фасадов улицы, правда, не предста­влявшего заметного архитектурного интереса. Однако историко-куль­турные потери этого места велики. Вероятно, до сих пор сюда наведы­ваются тени обитателей знаменитой "писательской надстройки" дома № 3/5, пытаясь отыскать милые сердцу образы старой Москвы. И пер­вый среди них — Михаил Афанасьевич Булгаков, окончивший здесь и свой великий роман "Мастер и Маргарита", и свой земной путь.

Громада жилого дома, как гигантское пресс-папье, осевшее на ме­сто снесенных зданий ("домиков", как называла их Цветаева), каза­лось бы, навсегда вытеснила московский дух из переулка. Спрятавшись за этим типичным номенклатурным монстром 70-х годов, борьбу за выживание вели усадьбы Н.В. Станкевича и С.Т. Аксакова — очаги фило­софской и литературной жизни Москвы в XIX веке. Сохранились их главные здания, обращенные в Большой Афанасьевский переулок; по­теряны службы и флигели, границы владений и ансамблей, однако этот классицистический остров до недавнего времени поддерживал иллю­зию присутствия здесь московского духа. Это была часть известного района Старой Конюшенной, представлявшего собой определенный пространственный тип, образ жизни, целостное понятие средоточия духовной жизни.

 

ДЕЙСТВИЕ Исходя из установки на "историзацию" пространства, новые постройки должны были вписаться в образовавшиеся от сносов пустоты. Причем таким образом, чтобы создать иллюзию исторически существовавшего квартала. Таков был замысел Фельдмана, материализовавшего на фасадах "тени" исчезнувших зданий, дополнив стеклян­ными плоскостями паузы между ними. Но по масштабу, плотности и композиции новые здания мало соответствуют характеру как тех со­оружений, которые здесь ранее находились, так и уцелевших усадеб­ных построек. Архитектурную тему задает противоположная сторона улицы — эклектика и модерн рубежа веков.

Апелляция к модерну определяется, на мой взгляд, не столько не­обходимостью "вписаться" в среду, сколько расхожим предпочтением, одновременно удовлетворяющим вкусы городских властей и заказчи­ка. Хотя говорить о работе в "стиле модерн" не приходится. Использу­ются его мотивы, декоративные элементы, фактура материалов.

В Нащокинском переулке сразу же бросается в глаза тяжелый ман­сардный карниз здания № 3, составленный из полуциркульных и пря­моугольных люкарн, плотно прижатых друг к другу, и завершенный плавной волной фронтона, несколько снимающей это нервное напря­жение. Здесь же — обилие кованых решеток, контрастных простому ри­сунку оконных переплетов и некоторых деталей, напоминающих Ма­кинтоша. В здании банка аллюзии модерна возникают в зеленовато­розовой гамме фасада, в сочетании оштукатуренных плоскостей с по­верхностями, облицованными керамикой и стеклом. Это ассоциативное родство звучит убедительнее, чем буквализм пышно нарисованного крыльца. Однако внутреннее пространство, в обоих случаях лимитиро­ванное конторскими функциями зданий, мало соответствует экспрес­сии фасадов.

Определяя метод, М. Фельдман указывает на "вторичность" твор­ческого лица. Он видит задачу в почти что ремесленном сочинительст­ве на заданную тему. Это не архитектура "шедевров", это "создание" рядовой застройки прошлого столетия. Архитектор проявляется в дру­гом: М. Мандрыгин, профессионально владеющий западными техноло­гиями и рыночными методами в строительстве, вообще считает перво­степенными не столько образные задачи, сколько функциональную разработку, эффективное использование пространств.

ЭПИЛОГ Что же, создается архитектура, соответствующая и духу города, и вкусам городских властей, и заказников, и обывателей. Моск­ва, несомненно, преображается. При нынешних темпах реконструкции ее центра лет через десять следует ожидать рождения нового истори­ческого города. Когда-нибудь, бродя по его европейски благоустроен­ным кварталам, вы будете заглядывать в какой-нибудь вновь сочинен­ный Бедекер, справляясь об архитектурных достоинствах русской сто­лицы. И здесь вы с удивлением узнаете, что каждое третье историче­ское здание — копия своего предшественника, что стоящий перед вами особняк был построен не в прошлом веке, а несколько лет назад.

В одном из своих текстов М. Баткин, философ, культуролог и поли­тик, назвал наше время "впадением в историю", и архитектура действи­тельно в нее "впадает". Интересно, чем при этом становится история.

Из всех европейских исторических столиц лишь Берлин находится сейчас в состоянии столь же значительного передела, как Москва. Хотя различия в масштабе строительства, в потенциале творческих сил и со­циальных условий весьма значительны, тем не менее эта аналогия сра­зу же вводит Москву в общеевропейский контекст. В Берлине мы стал­киваемся с архитектурным сознанием, укорененным в перспективе "прошлое-настоящее-будущее", и потому "настоящее-современность" оформляющим "современной" архитектурой. Московский вариант предлагает совершенно полярную модель. Москва оформляет совре­менность как "прошлое-будущее" (город XIX-город XXI века), как заме­щение реальной страшной истории воображаемыми историческими об­разами. Мы ушли от утопий модернизма — и социальных, и архитектур­ных — но "впадаем" в историю как в утопию, как в миф.

читать на тему: