Новая московская архитектура в вынужденном поиске культурной идентичности
Статья одного из первых выпусков ПР поднимает важный на то время вопрос: что такое «московский стиль»? Существует ли он на самом деле, или же этот термин — просто маркетинг и очередная творческая инициатива чиновников для еще большего подчеркивания «непохожести» Москвы?
Новый архитектурный стиль под названием «московский» — это, конечно, выдумка. Его не было и нет. И изобрести же его за короткий исторический период затруднительно, даже если в этом есть насущная необходимость. А поскольку необходимость есть, то очевидны и попытки создания некоего особенного, только одному городу присущего архитектурного стиля.
Обсуждения на градостроительных советах, отдельные высказывания и реплики мэра, спонтанная дискуссия на апрельской выборной конференции Союза московских архитекторов и бесконечные слухи в профессиональной среде наполняют это словосочетание достаточно невнятным, но все же смыслом. Размышление, каков собой «московский стиль» — не праздномыслие, а практическая необходимость, поскольку именно его хотят получить от архитекторов ответственные муниципальные чиновники. Заметим, что искомый идеал создающейся московской архитектуры определяется ими не по принадлежности времени (современней или исторический), нации (русский, российский или интернациональный), идеологии (демократический, пришедший на смену социалистическому), эстетике (неомодернизм, постмодернизм, хай-тек или привычное прекрасное), но именно как узкорегиональный — московский.
Это бесконечно затрудняет решение поставленной задачи — история национальной архитектуры не знает чисто московских стилевых признаков. Особенности города скорее в характере его планировки, в замечательном (а может, и удручающем) разностилии, в особом характере адаптации европейских стилей. Москва в национальном сознании — стихийная эклектика, беспорядочное смешение построек разного времени. Она оставалась такой даже в те времена, когда была не только столицей страны, но и всего социалистического мира. В городе есть поздние образцы древнерусской архитектуры, есть Кремль, останки усадебной Москвы, есть национальное барокко (нарышкинское — единственный прецедент — называют также московским), есть шедевры классицизма (главный — баженовский Пашков дом), есть эклектика, шедевры модерна (главный — шехтелевский особняк Рябушинского) и ординарный модерн доходных домов, существуют образцы неорусского стиля начала века, относящиеся в основном к официальным, репрезентативным зданиям и церквям, остался еще стремительно ветшающий конструктивизм (единственный термин в истории русской архитектуры XX века, имеющий общекультурное значение, и единственный пример отечественного вклада в историю мировой архитектуры), существует сталинская, хрущевская и брежневская Москва. О ельцинской или лужковской Москве говорить, очевидно, рано.
Повторять эти банальности в профессиональном журнале не имеет смысла — архитекторы, безусловно, понимают, что термин «московский стиль» не корректен, догадываются, что, говоря о московском стиле, власти, во-первых, пекутся об органичности для города нового строительства (что похвально), во-вторых, подчеркивают собственную неидеологичность, даже аполитичность (что понятно), в-третьих, присягают на верность русской истории и вверенному им городу (купола самого грандиозного проявления этой присяги уже позолочены). Но еще архитекторы знают, как неожиданно в отечестве некая, казалось бы, необязательная, расплывчатая формулировка становится идеологемой и руководством к действию. Всякому ясно, как несложно манипулировать понятиями «московский» или «немосковский» в любых, даже самых далеких от академической проблемы стиля ситуациях.
Есть несколько версий, родившихся в головах записных архитектурных умников, о происхождении исследуемого понятия. Одни вспоминают, что еще в позднебрежневские времена всеобщей усталости от тотального архитектурного бесстилья начались поиски некой особой национальной архитектуры. Именно тогда, есть мнение, возник идеал «чистого историзма без посмодернистских шалостей». И хотя зримых подтверждений этой версии нет, она заслуживает внимания, во-первых, потому что не кажется надуманной, во-вторых, только она и содержательна. От унылого и громоздкого застойного «райкомовского» неомодернизма могло стать тошно даже советским чиновникам — известно, что в поисках обновленного идеала они обращались к дореволюционному прошлому и вдохновлялись национальной идеей.
Можно эту потребность в обновлении трактовать и как проявление осторожного западничества, как своеобразную рефлексию на утвердившийся за границами страны модный новый большой стиль, также возникший от разочарования в идеалах модернизма. Но о классическом постмодернизме в Москве говорить трудно, поскольку формальные проявления этого типа художественного сознания на русской почве присутствовали всегда — Москва традиционно адаптировала европейские стили и смешивала несоединимое, но не отстраненно или с иронией, а наивно или с пафосом. Невинный купеческий и сталинский ампиры можно, конечно, трактовать как неосознанные постмодернистские акции, но все же для этих явлений есть в истории архитектуры собственные имена. И ни о каких признаках постмодернистской идеологии (отказ от пафоса переустройства мира к лучшему, жонглирование смыслами, отстраненность и ирония) речи не шло. Верные национальному сознанию чиновники позднесоветских времен видели новый стиль не как проявление нового взгляда на задачи культуры, а как украшение, то есть улучшение настоящего приметами прошлого. В их взгляде назад было несколько главных остановок — палладианство (портик, колонна, ордер, ротонда), неорусский стиль (крыльцо, козырек, наличник, башенка) и модерн как символ изысканности и пластичности.
Любовь к этим стилям и их приметам оказалась действительно глубоко укорененной. Новый заказчик, появившийся в последнее десятилетие, предпочитает для своих частных домов, офисных помещений и городских квартир то же самое. Возникшая как результат этого заказа иногда наивная, порой вульгарная, часто помпезная, и как правило циничная эклектика — механическое совмещение в одном пространстве разностильного декора — искренне кажется многим результатом хорошо усвоенных «Уроков Лас Вегаса». Архитекторов, способных лихо пририсовать колонну и фронтон к какому угодно объему и превратить стеклянный небоскреб в древнерусскую башню, действительно, оказалось достаточно. Но не всем хочется или не стыдно этим заниматься.
Однако, как ни увлекательна дискуссия о постмодернизме, пользы от нее немного — натянутые отношения между несколькими действующими архитектурными критиками. Их мнение, правда, ровным счетом ничего не значит, поскольку ничего не значат профессиональная репутация архитектора, степень его просвещенности и оригинальность таланта. Архитектурные критики не распределяют заказов и не влияют на это распределение, государственные премии и награды также выдаются без их участия, трудно поверить, что положительная рецензия кому-то поможет с работой. Но и разговор о московском стиле, как считают многие, к проблеме архитектуры имеет лишь слабое косвенное отношение.
.jpeg)
