Программа обновления европейской архитектуры

Сергей Ситар

деятельность: Архитектор, архитектурный критик, дизайнер и куратор.

Европан

Программа обновления европейской архитектуры — разверну­тый и несколько уточненный по смыслу перевод аббревиатуры Europan (Европан). Panозначает Programmed'ArchitectureNouveUe (дословно — Программа новой архитектуры), приставка Euro показывает (как многие уже догадались), что дело касает­ся Европы. Все вместе образует название общеевропейского конкурса для молодых архитекторов, который проводился при­близительно раз в два года на протяжении последних девяти лет и будет проводится, по видимому, еще лет 40. Сквозная тема конкурса — «Эволюция стилей жизни и архитектура жилья» — варьируется на разные лады от одной двухгодичной сессии к другой, каждый раз обнаруживая новые неожиданные аспекты. С момента возникновения конкурса в 1988 году количество стран-участниц увеличилось с 8 (1989 г.) до 18 (1996 г.), а количество рассмотренных в течение одной сессии проектов — со­ответственно с 800 до почти 2500.

Конкурс проводится по сле­дующей схеме: каждый из национальных комитетов стран-участниц через контакты с муниципалитетами городов на террито­рии своей страны находит для предстоящей сессии пять инте­ресных или проблемных участков; затем информация о всех собранных участках централизованно рассылается тем, кто регистрируется для участия в конкурсе, — таким образом каждый уча­стник может выбрать любой участок на территории любой стра­ны; для рассмотрения представленных проектов формируются компетентные национальные жюри по количеству стран-участниц, в каждом из которых обязательно присутствует хотя бы один представитель любой другой европейской страны-участ­ницы; проанализировав все проекты для участков на террито­рии своей страны, каждое национальное жюри распределяет максимум пять главных премий (Winner) и максимум пять поощ­рительных премии (Honourable Mention или Runner-up), — в результате общее число премированных проектов по итогам од­ной сессии приближается к 90; после того как премии распре­делены, национальные комитеты Европана начинают работу с муниципалитетами, банками и частными компаниями, направленную на реализацию премированных проектов; премирован­ные проекты публикуются в национальных каталогах, а также в едином сводном каталоге, включающем адресные данные всех премированных архитекторов; в довершение всего издается от­дельная серия маленьких книжек по тем премированным проек­там, которые в результате усилий национальных комитетов уда­юсь реализовать.

Как видно из этой схемы, кроме своей основной задачи — обеспечивать приток новых энергичных идей в сферу жилого строительства — Европан решает еще несколько важных практи­ческих проблем. Во-первых, он способствует интеграции на  уровне Европы как архитектурного цеха, так и архитектурного рынка. Кроме того, благодаря участию в конкурсе молодые ар­хитекторы, которым по условиям должно быть не более 40 лет, получают (часто — впервые) возможность выйти на уровень реального заказа, — опыт показывает, что в более или менее отредактированном виде реализуется около половины премированных проектов. Наконец, даже если премированные проекты ос­таются на бумаге, факт получения престижной премии значи­тельно повышает конкурентоспособность их авторов в общеевропейской системе распределения заказов.

Поколение Х

Перечисление этих трогательных подробностей, показывающих, с какой любовью и изобретательностью европейцы обустроили свой архитектурный процесс, — разумеется, не попытка уклониться от ответа на вопрос, который, по-видимому, давно томит душу российского читателя: «А что же нового происходит в европейской (жилой) архитектуре в последнее время?» Я попробую подойти к ответу на него постепенно, а пока позволю себе выразить опасение, что в значительном числе случаев за этим вопросом будет стоять что-то вроде интереса производителя го­тового платья к работе кутюрье, — иными словами, вопрос будет сводиться к следующему: какой стиль, какой формальный язык станет в ближайшем будущем синонимом прогрессивной архитектуры? Вывод о том, что представление об истории архитекту­ры как об эволюции форм трагически укоренено в нашем про­фессиональном сознании, напрашивается в связи со все более распространяющимся прочтением российского городского ландшафта как «видения из пещеры Платона», т.е. как разре­женного облака импортированных форм, из которых в процессе «доставки» вытекло реальное содержание — содержание, не­разрывно связанное с обстоятельствами рождения и жизни этих форм в тех или иных развитых странах.

Дабы не сетовали на меня патриоты, замечу, что в глазах про­грессивно настроенных европейцев эта российская «пустотность» маркируется крайне положительно, в первую очередь потому, что она несет в себе мощный потенциал культурного обновления, раскручивания неожиданных культурных сюжетов и игры юных, жаждущих сражения сил. Европейский ландшафт гораздо в большей степени «культурно стабилизирован» — его архитектурная реинтерпретация требует значительно больших затрат творческой и интеллектуальной энергии. С преодолени­ем этой инертности, взятой в ее самоочевидном, угрожающем развитию качестве, был связан выплеск радикальных формаль­ных идей середины — конца 80-х, получивший этикетку «декон­структивизм»: ответом на «инертность как инертность» послу­жила «форма как форма».

Однако уже первая сессия Европана, прошедшая в 1989 году, обнаружила наличие иного вектора, ис­точником которого стала скрывавшаяся до некоторого момента за одряхлевшим репрезентативным фасадом Европы живая и трепетная социокультурная динамика. Развитие этой новой тен­денции в ходе восьмилетней работы «европейского института перманентной революции в архитектуре» можно резюмировать в виде следующей маленькой матрицы:

Разумеется, только соображения скорости и простоты изло­жения заставляют представить здесь эту схему в столь обнаженном виде, не защитив ее со всех сторон обертками вроде «располагается ближе к» или «выглядит скорее как», и, кроме того, строить ее на бинарной модели архитектурного синтеза, крайняя примитивность которой может внушить некоторым суеверный ужас. Однако вводимые здесь категории «программы» и «мнпф» в состоянии приблизить нас к пониманию того, поче­му, например, номер немецкого журнала ARCH+, целиком посвя­щенный четвертому раунду Европана, получил интригующий подзаголовок «Поколение X». Поворот внимания от формы к программе имеет сильный революционный оттенок, главным образом, поскольку категория программы по смыслу более уни­версальна (онтологична) — она, например, включает в себя вза­имодействие с формой, тогда как форма никогда полностью не контролирует программу. Кроме того, при сопоставлении фор­мы с программой становится ясно, что самодовлеющая, угрожа­ющая стать «конкретной» архитектурная форма выглядит почти абсурдно в обществе, где производство и распределение обра­зов поставлено на промышленную основу институтом масс-ме­диа и где личность идентифицирует себя, старательно выиски­вая свои собственные, ни для кого не заметные «эрогенные зоны» на теле повседневного опыта. Наконец, благодаря введе­нию темпоральности программа отвечает недавнему сдвигу в восприятии и использовании пространства человеческого оби­тания, — сдвигу, который осмысляется сейчас в Европе как нео­братимый. То, что отчасти переживается как фатальная дефор­мация и предсмертная агония традиционного пространства, а отчасти — как обретение им новой степени свободы и нового измерения, представляет собой эффект, произведенный на на­шу повседневность стремительным развитием массовых инфор­мационных и транспортных коммуникаций. Речь идет об исчез­новении прежних дистанций и/или замещении их временными интервалами, о возникновении феномена «синхронизирован­ных пространств», о замещении топографии топологией (SabineKraft) и т.д. — короче, о том, что можно суммировать как побе­ду «парадигмы Эйнштейна» и превращение пространства наше­го быта в релятивистское «пространство скоростей».

В проек­ции на архитектуру, (ре)интеграция времени и линейной нар­ративности поначалу наводят на мысль о чудесном воскресении модернизма. Но постмодернистский «модернизм в состоянии непрерывного зарождения» (Ж.-Ф. Лиотар) существенно отли­чается от прежнего сурового модернизма именно тем, что его нарративы всегда носят локальный, приватный характер, их предел — это коммунальный миф или в меру экзотический культ местных богов. Здесь, с одной стороны, обнаруживается источ­ник интимной лирической интонации, одухотворяющей почти каждый новый европейский проект, с другой — становится по­нятной функция третьего, ключевого элемента нашей маленькой схемы — мнпф. Быстрое (укороченное — shortcut) возвращение к форме, — которая вновь осмысляется как полюс гравитации всей системы, как последняя инстанция в отношениях архитек­тора с миром, — воздвигает эстетическую плотину на пути к раздуванию программы до маниакальных масштабов, ограничи­вает ее амбиции «осчастливить весь мир» рамками конкретной архитектурной проблемы. Искусство, в некотором дополнитель­ном приближении, — это тонко контролируемое безумие.

Попробуем отследить механизм «индивидуального оформления темпоральности» в представленных здесь проектах.

Паразиты

Временные, недифференцированные по функции пространства пребывания недавних эмигрантов за­ключаются в эфемерные оболочки, которые легко прорезать в любом месте по желанию обитателя — и даже разобрать или уничтожить совсем. Временность расставляет в беспорядке не­естественно тонкие опоры балконов и развешивает сами эти странные балконы — как ленты, трепещущие на ветру.

Le КArchitectures / Coste, Delgado, Herman, Sigwalt, Verdier

Проект для зоны «банльё» Banlieue— одного из стихийно складывающихся на окраине Парижа районов поселения недавних эмигрантов. Предполагается строительство сооружений 2-х типов. «Матричные павильоны» ('matricespavillion- aires') втискиваются в щели существующей застройки в ви­де узких длинных трехъярусных домов без выраженного деле­ния на квартиры (a) или занимают пустующие площадки, при­нимая форму элементарных плоских односемейных домов (b). «Вертикальные ангары» ('hangarsverticaux') представляют собой более крупные типовые структуры без определенного функционального зонирования, которые могут приспосабли­ваться под различные нужды (в т.ч. под жилье), достраиваться или разрушаться самими жителями. По замыслу авторов, суро­вый лаконизм возникающей здесь архитектуры «афункционального функционализма» не должен искажаться попытками навязать среде более выраженное формальное единство сред­ствами традиционной стилизации.

Фабрика

Нанизанный на поток сознания одного из пассажиров (черная бегущая строка), проект затягивает ско­рость скользящих мимо участка поездов в многочисленные уз­кие проходы, чтобы там заставить ее вращать колеса простран­ственных и разных других экзистенциальных переживаний.

«Wim Bouwhuijzen, Rene Sangers, Arlette Pak»

Проект для города Дитикон, Швейцария. Программа совме­щает в одном сооружении группу двухэтажных апартаментов для приезжих с патио и входом на верхнем уровне — и жи­лища для престарелых, объединенные в блоки по шесть квартир вокруг семи коммунальных центров. Под зоной вре­менного проживания располагаются паркинг и площади, сдаваемые в аренду под магазины и офисы. Важную прост­ранственную роль играет разветвленная система наружных и внутренних пешеходных коммуникаций, связывающая железно­дорожную станцию с Цюрихштрассе — улицей, ведущей в центр города.

Высокая плотность / пустое пространство

 Про­грамма (чередование типов жилых ячеек) метонимически опу­стошается, оформляясь в модулированную протяженность — мелодию места. Замедляющая фильтрация сквозь «дырчатое пространство» (Делез-Гваттари) — максимальная мера стабиль­ности, которую может обеспечить место в непрерывно движу­щемся мире.

«Koers Zeinstra Van Gelderen Architecten / Ira Koers, Jurjen Zeinstra, Mikel Van Gelderen»

Жилой блок для города Эммен, Голландия — результат сложного, тщательно продуманного взаимодействия строитель­ного объема и пустот. Функция пустот варьируется от общедос­тупной «городской площади» (незамкнутые открытые пространства) до группового двора или приватного патио для меди­тации (замкнутые открытые пространства). Внутри простых прямоугольных блоков располагается 255 искусно переплетен­ных в трех измерениях жилых ячеек. При широком многооб­разии типов все они отвечают определенному набору требова­ний: каждая ячейка имеет собственный выход на улицу на уровне первого этажа; все «экстравертные» (освещаемые снаружи) ячейки имеют либо лоджию, выходящую на незамкнутое открытое пространство, либо террасу, граничащую с замкнутым открытым пространством; все «интравертные» (освещаемые из­нутри) ячейки имеют маленький частный дворик — либо на нижнем, либо на верхнем уровне. Окруженные стенами из стек­лоблоков световые колодцы позволяют осветить рассеянным светом внутренние пространства блоков на всю глубину. Кроме жилья комплекс включает заглубленную автостоянку и супермаркет, на крышах которых располагаются главные общественные «площади».

Пиксельный город

  Идея использовать движущий­ся автомобиль в роли архитектурного орнамента когда-то уже пришла в голову Константину Мельникову. Правда, тогда еще не было ни бесшумных двигателей, ни полупрозрачных звуконе­проницаемых внутренних перегородок, ни, соответственно, возможности устроить автостоянку на шестом этаже жилого здания, превратив его в огромный аттракцион для жильцов и одновременно в один из нескольких странных аттракторов, ге­нерирующих постоянные непереодические колебания на всю округу. Между двумя слоями стекла архитекторы предложили насыпать настоящие перья — естественный звуко-, тепло- и све­тоизолирующий материал. Перья — маленькие спутники ветра. Пойманный ветер — наше представление о времени.

«NL Architects / Pieter Bannenberg, Walter van Dijk,Kamiel Klaasse, Mark Linnemann»

Проблема повышения плотности сложившейся застройки в одном из районов Гааги без радикального изменения типологии среды решается в этом проекте спорадическим введением в го­родскую ткань «пикселей» — многоквартирных блоков или дру­гих крупных структур, каждая из которых развивает определен­ную программно-пластическую идею: «свернутая городская улица» — 130-ти квартирный блок; дом с развернутыми на 90° балконами — 50-ти квартирный блок; «улиткообразная автостоянка»; гибрид 327-ми квартирного дома и автосто­янки; башня элитных квартир с панорамными смотровыми площадками для каждой квартиры и т.д. Детально разработанный первый «пиксель» представляет собой остекленную жилую структуру с внутренним прямоугольным пространством, вмещающим огромный двухсветный «зал» (давший название этому «пикселю») и автостоянки, самая верхняя из которых располагается на уровне 5-го этажа. Пиксель «Зал» возвышает­ся над существующим комплексом теплиц, который в зимнее время предлагается использовать в качестве вместительного хранилища частных трейлеров.

Искусственный ландшафт

Интеграция времени на правах пространственного измерения означает, что единая прежде реальность распадается на калейдоскопический ряд па­раллельных миров. Снизить темп этого гиперпродуктивного рас­пада до комфортного уровня можно, навязывая рождающимся унас на глазах новым пространствам тот или иной единый эстети­ческий принцип, называя их что-то значащими для нас именами: террасный парк, спортивный ландшафт, тематический парк — автомобильный ландшафт, травяной ландшафт и т.п.

JanWillemvanKuilenburgпри участии: ArzuAyikgezmez, BrigitteLiem

Участок на территории Эммена, Голландия, трансформиру­ется в искусственный ландшафт, разделенный на четыре секто­ра — каждый со своей композицией уклонов и своей функцио­нально-эстетической программой. «Суперблок» в зоне А («Террасный парк» — естественная растительность) включает зимний сад и 80 «текучих квартир» (floatapartments), по типологии напоминающих американские «лофты». К центру каж­дой квартиры ведет пешеходный пандус, соединяющий ее с се­тью внутридомовых коммуникаций. Из других типов жилья представлены «стеновые» и односемейные «перископные» дома, «наклонные квартиры» в зонах В («Спортивный ландшафт» — гравий, разметка и легкие ограж­дения) и С («Тематический парк — автомобильный ландшафт» — легковые машины, аттракционы), а также «дома с патио» (зона D — «Травяной ланшафт»), крышей которым служит тщательно ухоженный газон. Кроме жилья комплекс включает несколько автостоянок, стадион и полуподземный супермаркет. Наряду с развитием темы контрастного взаимодействия «фактурных единств» (зоны), проект обеспечивает высокую эффективность использования участка при сохранении макси­мума открытой поверхности, за счет ее радикального «аранжи­рования» и придания ей новых функций.

Тема новых отношений со временем не охватывает и деся­той доли той политико-социо-культурной проблематики, кото­рая разрабатывается на языке архитектурных проекций сегодняшними участниками Европана. За рамками нашего рассмот­рения приходится оставить такие любопытные сюжеты, как проблема новой интерсубъективности, связанная с перемещением традиционного публичного пространства в сферу медиа, транспорта и рекреации; пополнение типологии пространств современного города всякого рода «транзитными», «анонимны­ми», «пограничными» и «гибридными» зонами; все более глу­бокая интеграция архитектуры в систему производства потреб­ления, в которой некоторые видят последнюю опору социаль­ности. и т.д., не говоря уже о вопросах сугубо архитектурного, практического свойства. Тем, кто хочет глубже понять совре­менную европейскую архитектуру, придется достраивать (или перестраивать) приоткрывшуюся здесь картину на своих стезях и своими силами. Иначе все это, как сказал один из героев фильма BladeRunner, «утонет в реке времени, как слезы в стене дождя».

Россия и европан

О своем интересе к участию в конкурсе России и российских архитекторов президиум Европана заявил еще в 1991 году. В настоящий момент главный редактор «Проект Россия» Барт Голдхоорн занят поисками источников финансирования, необходи­мых для вступления России в европанское содружество на об­щих основаниях. В качестве заключения хочется сказать не­сколько слов о том, почему, сгорая от нетерпения увидеть Рос­сию в числе стран-участниц, я, тем не менее, довольно скептиче­ски оцениваю возможные результаты этого участия — по край­ней мере, в ближайшие годы. Это и будет ответом на вопрос «Что нового в Европе?», который для данного случая мне пред­ставляется уместным сформулировать еще более прямолиней­но: «Что это такое, что у них уже есть, а у нас — еще нет?». По­скольку ответить на этот вопрос так же сложно, как поймать волейбольной сеткой тонкий смысл слова «культура», придется искать помощи у метафор.

Представим себе наиболее полный, буквальный и самый демократичный ответ: просторную аудито­рию, в которой на одной огромной стене висят современные проекты молодых архитекторов из России, а на противополож­ной — проекты их европейских сверстников и коллег. «Ну, по­дача у них конечно лучше, все на компьютере сделано, — гово­рит, повращав головой из стороны в сторону, один из посетите­лей, — а в принципе то же самое». «А мне наши даже больше нравятся, — подхватывает другой. — И вообще хватит нам огля­дываться на Европу». На этом вопрос кажется исчерпан — не окажись случайно в той же аудитории призрак Владимира Вла­димировича Набокова, который неожиданно для собравшихся вспоминает свой прижизненный афоризм: «Жизнь Ленина так же отличается от жизни Джеймса Джойса, как пригоршня гра­вия от голубого алмаза, хотя оба были в изгнании в Швейцарии и оба написали очень много слов». Ситуация несколько запуты­вается. А тут, предположим, в разговор вступает еще один, ны­не здравствующий, русский интеллектуал, по примеру Набоко­ва оставивший Родину ради психологического комфорта запад­ной университетской среды: «Да, — говорит он, — то, что делает­ся сейчас в России, напоминает то, что делается в Европе так же, как статья в журнале Cosmopolitan 'Shopping — sex' напо­минает знаменитые рассуждения Альтюссера о взаимной кон­вертируемости моделей Маркса и Фрейда»... Короче говоря, остается надеяться, что тот европеец, который войдет в состав российского национального жюри в случае приобщения России к Европану. окажется скорее мудрым политиком, чем утончен­ным эстетом или независимым интеллектуалом — в особенности русского происхождения. В противном случае может разразить­ся скандал.

С другой стороны, поводов для отчаяния с каждым днем остается все меньше и меньше.