Александр Ермолаев: Ошевенский прорыв

Продолжаем выкладывать архивные эссе из нашего номера ПР51, посвященного теме простоты. На сей раз о том, какой он видит простоту рассуждает Александр Ермолаев, руководитель Мастерской-ТАФ (Театр архитектурной формы), профессор МАРХИ.

Ошевенск – историческое поселение на юге Архангельской области, место существования Школы средового дизайна, организованной в 2000 году мастерской-таф.
Куда: к честности, естественности, ясности и простоте.
Минуя: маньеризм, декоративизм, надуманность, искусственность.

Откликаясь на призыв высказаться о проблеме «простой формы», должен сказать, что я не стремлюсь к формам ПРОСТЫМ – стремлюсь к ЕСТЕСТВЕННЫМ. Хочу видеть вокруг формы АРХАИЧЕСКИЕ – то есть естественные, свободные от следов информированности, образованности, расчетливости, конъюнктурности, приспособленности к обстоятельствам, при- вносимым жизнью, историей, цивилизацией, культурой.

Для меня давно уже рабочими понятиями являются ПРОТОКУЛЬТУРА, ПРОТОФОРМЫ, ПРОТОАРХИТЕКТУРА, что, мне кажется, близко идеалам русской архитектуры ХХ века, которые, как сформулировал Григорий Ревзин, заключаются в пуристском служении без самовыражения и дешевых эффектов. Это – чистая архитектура, которая работает с основными сущностями: пространством, тектоникой, поверхностями, линиями, светом, фактурами.

Профессиональная идеология нашей команды – мастерской- таф – формировалась в условиях советского сиротства, рождала дизайн для выживания, призванный выжимать из минимума возможностей максимум пластических достоинств.

Времена изменились, появились предпосылки для профессиональной резвости, которая не замедлила обнаружить себя в нашей стране. Ситуация безумной архитектурной свободы привлекла беспринципных западных проектировщиков, поддержавших своими инициативами российских маньеристов, быстро наплодивших множество «английских кварталов», «пентхаузов», «коконов», «яиц» и т.д. и т.п. Однако приходит время освобождения от мишуры, стразов, ламинирований, имитаций. Опорой для освобождения может оказаться и наш опыт создания «дизайна по-ошевенски».

Ошевенск дал нам опыт решений архитектурных проблем – рациональных, сберегающих время, силы, средства, решений бедных, здоровых. Здоровье только и возможно в условиях ограничений, сдержанности, экономии. Наши размышления привели нас в 2000 году к рождению понятия «протокультура». Работать протокультурно означает: свободно от натурализма, декоративизма, художественного кривляния, псевдоновизны, концептуального умничанья, возвращаясь к ценностям художественного авангарда 20-х годов. Работать протокультурно – это соединять в творчестве художественное чувство своего времени с бесконечным уважением, любовью к вечным национальным и общекультурным ценностям. Формула такой работы: «Войти сегодня во вчера, как в кусок природы». Достоинства природного формообразования – абсолютный камертон протокультурного творчества.

На пути «вхождения» мы всерьез открыли для себя досто- инства так называемой промышленной археологии, активно обнаруживающей протокультурные ценности. Это анонимные производственные объекты, разбросанные по стране с приятной регулярностью. Приятной потому, что не нужно много усилий для того, чтобы на автодороге в Ошевенск или обратно, увидев объект, остановиться и с небольшим риском для здоровья (крапива, репей, останки сельхозтехники, горбыль, обломки заборов) отснять его. Обычно это сооружения, вычеркнутые из хозяйственной жизни, функционально связанные с прошлым – с обработкой зерна, со строительным производством. Они частично или значительно руинированы, состояние их на пути возвращения к природе. Материальный состав их строг – металл конструкционный и профилированный, волнистый шифер, дерево каркаса и доски внешней обшивки. Геометрия простая и ясная, но сочетание объемов часто неожиданно и прихотливо в связи со стихийностью их возникновения.

Эти сооружения не создавались для визуального восприятия, тем более для архитектурного анализа и любования эстетами. Тем не менее, эта российская архитектурная археология заслуживает внимательного изучения. Для меня во время учебы в МАРХИ в 60-е годы постройки эти, дополненные окружающими нас сооружениями бетонных заводов, являлись живой иллюстрацией учебных проектов профессиональных кумиров – Леонидова, Кринского, Ладовского, Ламцова, Николаева, увлекая мощью, лаконизмом, простотой, обучая естественной кособокости, бесхитростности.

Но если восприятие потенциальных шедевров сорок лет назад было деформировано их реальным функционированием (пыль, грохот, заплаты ремонтных работ, строгие хозяева) и авторитетом кумиров, заставлявших смотреть на сооружения как на жалкое подобие гениальных проектов, то сегодняшняя оторванность от актуальной жизни открыла их абсолютные достоинства, готовность не только встать в ряд с пирамидами, пещерными городами, Стоунхенджем, но и обнаруживать удивительное родство с тем, что делают такие авторитеты, как Колхаас, Холл, Мосс, Хадид, Гери, Херцог и де Мерон. Поневоле закрадывается подозрение в том, что в российском пластическом менталитете заложено стремление создавать сооружения, производящие впечатление незавершенных, деформированных, несущих на себе многочисленные следы цивилизации, сооружения наивные, грубоватые, пестрые, спонтанные, яркие, мощные, брутальные, эскизные, сродни основной линии развития современной архитектуры.

Это подозрение обрело характер уверенности благодаря нашему ошевенскому опыту.

В 2003 году, чтобы предотвратить дыру в линии домов нашего общежития, мы приобрели там очередной гибнущий дом. Интересна поздняя история дома, построенного в 1872 году, затем сотню лет назад перевезенного в существующее несколько столетий поселение, перестроенного, но недостроенного. Впервые нам предложили его приобрести почти задаром зимой 1995 г. Случилось это в дни новогодних каникул, впервые проведенных нашей командой из мастерской-таф в Ошевенске в доме наших знакомых. В то время мы не оценили «достоинства» дома: обрушенные перекрытия первого этажа, отсутствующее нереализованное покрытие второго, разобранную на кирпичи русскую печь, несуществующие полы. Приобрели и восстановили другой, менее разрушенный.

За десять последующих лет много воды утекло в реке Чурьеге, мы обжились в Ошевенске, построили «Летнюю школу» – Северный дом #1, спроектировали Северный дом #2 – Зимнюю школу (см. ПР28). Казалось, за эти годы размышления об архитектуре оформились в более-менее завершенные представления о естественных, бесхитростных, сараеобразных постройках, посреднически связующих с миром. Однако жизнь дала еще одну возможность коррекции профессиональных представлений.

Через десять лет нам вновь предложили приобрести брошенный дом. За эти годы добавились утраты: упавшая в грозу береза проломила кровлю, а хозяйственная часть дома окончательно обветшала, перекосилась, чуть жива. Мы приобрели его, так как стоял он в ряду теперь уже принадлежащих нам старинных построек, для того чтобы сохранить ряд, вернуть дом к жизни, обустроить и, возможно, обстроить его.

Начали с того, что плотники заменили нам два–три ряда нижних сгнивших бревен, покрыли новой дощатой кровлей жилую часть; реализуя наши намерения сделать скульптурную мастерскую, раскрыли хозяйственную часть дома, убрав немалые сгнившие элементы и заменив часть опор.

Следом за этим мы провели внутренний проектный семинар по дому, определивший, что будет естественно забыть о функции жилья, а рассматривать дом со стороны интерьера как пространственно-световой аттракцион, упражнение на организацию среды, максимально используя особенности (становящиеся достоинствами) постройки: трехуровневое под кровлю пространство с двумя рядами оконных проемов, с огромными проемами неосуществленных дверей на уровне второго этажа, с открытой кирпичной трубой, стропилами, со стенами, израненными бывшими когда-то перекрытиями, балками, печами.

Далее, в мае 2005 года был организован массовый строительный выезд в Ошевенск. Рассчитывая на помощь местных столяров, мы думали попытаться реконструировать дом.

Здесь начинается самое интересное – открытие черт новой методологии творчества. Я давно понимал и исповедовал принцип естественной непрерывной коррекции проекта в процессе реализации. Особенно очевидна эта необходимость в экспозиционных, музейных проектах: новые идеи научных сотрудников, новые экспонаты или отсутствие запланированных, недостаток средств на изготовление запроектированного оборудования, изменение сроков реализации и т.д. и т.п.

То же и на нашей стройке. Наших рук и десяти дней недостаточно для запланированного, наши заказы окон и дверей не могут быть выполнены местными мастерами в срок: праздники, весенний дух и проч. Поэтому принимаем решение делать только то, что можем сделать сами, делать эскизно, формируя установку на работу упрощенную, быструю, свободную от изысков. Искомая же заумь должна рождаться от эскизно корявых, брутальных встреч примитивной реальности и остроты принятия решений в условиях непрерывных трудностей.

Отсюда следует: ликвидация необязательных дверей, да и дверных коробок с целью развития визуальных связей и расширения каналов этих связей; сооружение примитивных грубых полов с учетом того, что дом – аттракцион летнего назначения; создание узких окон в границах бывших оконных проемов, витражей внутренних остеклений из бывших наружных оконных переплетов; дополнения в виде подвижных полотняных экранов (вместе со специальными узкими окнами и пятнами света, падающего на пол и стены), образующих искомую инсталляцию – театр архитектурной формы.

Итак, что же мы открыли нового? Возможно, не столько открыли, сколько укрепились в понимании значимости традиционного для нас принципа: избегать везде, где это возможно, омертвляющего рабочего проекта, которому как закону следует подрядчик, не умеющий реагировать на изменяющиеся обстоятельства места, времени и действий; руководствоваться в работе принципиальным, концептуальным проектом, задающим ориентиры, но оставляющим возможность изменений, развития, коррекции, неизбежных во всяком живом деле.