Александр Скокан – архитектор, руководитель бюро «Остоженка»

Александр Скокан: «Всякая истина конкретна»

Интервью из ПР65 (2012) о работе в исторической среде «Памятники на глазах все убывают и убывают, и от этого среда становится и примитивнее, и площе».

ПРОЕКТ РОССИЯ: Зачем сохранять старые здания? И что нужно сохранять прежде всего – объекты или среду?

Александр Скокан: Для того чтобы сохранить среду, нужно сохранять те условия, в которых та развивалась. Если условия, экономические, политические, культурные, изменились, то это будет фальшивка, муляж, лучше или хуже сохраненный, но подлинности такая среда будет лишена.

Делать надо то, что мы можем. Если у нас есть деньги только на сохранение отдельных домов, давайте сохранять отдельные дома, а если денег больше, давайте будем говорить о более крупных фрагментах, среде.

Когда мы стали заниматься Остоженкой, то сразу решили, что не будем пытаться сохранять отдельные здания, «архитектурные цитаты», а постараемся сохранить условия, в которых формировалась эта среда – прежде всего систему парцелляции, домовладений. Мы полагали, что если нам удастся сохранить историческую размерность парцелл, то мы создадим серьезные предпосылки к тому, что все новое, которое здесь будет неизбежно появляться, станет соразмерно данной среде.

ПР Но в итоге на Остоженке все свелось к укрупнению?

АС Да, хотя в некоторых случаях что-то делалось в рамках этих исторических парцелл. Когда все-таки происходило укрупнение, мы старались, чтобы один дом был разбит на части. Той же стратегии придерживался Сергей Киселев. На пересечении Остоженки и 1-го Зачатьевского переулка он построил дом, разделенный на две части – в память о том, что на этом месте было два разных владения.

ПР Но дробность парцелл нужна ведь не только для поддержания объемно- пространственных характеристик. Ваш проект «Кварталы домовладений», сде- ланный на примере Самары (см. ПР57), показывает, насколько все-таки важно, чтобы домовладения оставались дробными в целях широко понятой устойчивости среды. Вопросы эксплуатации, ремонта, благоустройства всегда проще решать на маленьком участке с ограниченным числом владельцев или арендаторов, нежели на большом.

АС К тому же дробность – это страховка от того, что в квартале появятся какие-то монстры, способные разрушить его ткань. То есть должна быть сетка, паттерн, поддерживающий правила игры, которые действовали раньше. Тогда возникает хоть какая-то гарантия преемственности. А выражение лица, «физиономия» зданий – вторичны.

ПР У вашего интервью с Григорием Ревзиным, подготовленного к Венецианской биеннале 2008 г., была очень грустная тональность. Вы говорили, что в Москве все разрушили, ничего не осталось, людей нет, духа нет, ничего нет. И есть один участок, который вы не хотите брать, потому что, возможно, там стóит сделать не современное здание, а стилизацию. То есть вы не против стилизаций – ряженая архитектура вас не пугает, не раздражает принципиально?

АС Вряд ли сам когда-нибудь возьмусь за стилизацию. Но в принципе меня стили- зация не пугает. Важно, как это сделано, из каких материалов. Всякая истина конкретна. Например, когда в 1960–1970-х годах в арбатских переулках появились первые многоэтажки возникал интересный контраст. Все такое маленькое, и вдруг огромные чистые объемы. Потом, когда их стало слишком много, эти высотки начали восприниматься отрицательно. Также, очевидно, и со стилизацией. Отдельными фрагментами – возможно, но как массовое явление – вряд ли.

ПР А как вы относитесь к новоделам?

АС Не видел хороших новоделов. Так и не был в Большом театре и вряд ли туда пойду – чувствую, что это будет сплошное огорчение. Или Консерватория, я туда ходил часто. Там появились какие-то нововведения, переделки, странные цвета. Все не то, все не так.Музыкальный слух режут фальшивые звуки, так и там. Та же покраска, но какой-то другой оттенок, фальшивый витраж. Утверждают, что он таким и был. Не знаю, как это было в конце XIX века, сейчас выглядит пошло и нелепо.

ПР Но ведь это проблема не столько новодела, сколько реставрации. У нас часто отреставрированное здание смотрится как новодел.

АС С реставрацией тоже существуют проблемы. Когда на смотрах-конкурсах участвуешь в жюри, всегда есть работы по реставрации. Их очень трудно оценить. Что это такое, проект реставрации? Сделай так, как было, мы тебе руку пожмем, скажем «спасибо». То, что было – это и есть проект реставрации.

ПР А реально ли сделать, как было, или это утопия?

АС Конечно, утопия. Наверное, самая идеальная реставрация – это то, что сделал Дэвид Чипперфилд, который тщательно восстановил Новый музей (Neues Museum) в Берлине, разрушенный в 1944–1945 гг. В этом есть какая-то очень высокая культура, очень сильный исторический посыл, так же как и в проекте реконструкции Рейхстага Фостера с залом в стеклянном куполе. Это вещи, как мне кажется, уже выходят за рамки узкой профессиональной оценки, они скорее тяготеют к культурно-политическим аспектам. В том, что сделал Чипперфилд, есть какое-то примирение, покаяние, может быть, даже раскаяние.

ПР Но Чипперфилд все-таки не реставратор. Он архитектор.

АС Не реставратор, в том-то и дело. Мне кажется, что реставрация – это ремесло. Правильная штукатурка, правильный кирпич, сосна. Вынуть кирпич, заменить – это все ремесло. Высший, седьмой условно разряд строительных работ. А то, что я увидел у Чипперфилда, это более интеллектуальный и более интересный для меня подход.

Не так важно, насколько попал или не попал архитектор в колер, – у вас на глазах рождается диалог различных исторических слоев, а это очень занимательно.

ПР Согласны ли вы с линией на консервацию исторического центра, которая сейчас провозглашается в Москве?

АС Я считаю, что охранному законодательству надо следовать буквально, не оспаривая его. Тогда это будет честная игра. И хотя законы у нас жесткие, мы все умеем их обходить. А памятники на глазах все убывают и убывают, и от этого среда становится и примитивнее, и площе, так что любые жесткости здесь скорее полезны, чем вредны.

читать на тему: