«Архитектурные эмоции». Рецензия и отрывок из книги «Четыре стены и крыша» Рейнира де Граафа

В рамках издательской программы Московского урбанистического форума-2019 вышел русский перевод книги «Четыре стены и крыша. Сложная природа простой профессии» Рейнира де Граафа — партнера бюро OMA. Публикуем 5 причин от аналитика Артема Герасименко, почему эта книга будет интересна каждому, и отрывок, посвященный проекту ИЦ «Сколково». Артем прочел труд голландского архитектора в оригинале и совсем не удивился, когда на презентации издания в рамках МУФа тираж почему-то «не подвезли». Скорее удивителен сам факт выхода книги в России — так много в ней отсылок к нашей истории, в том числе самой новейшей. Более того: в 2020 году книга была переиздана в мягкой обложке и теперь доступна каждому.

Р. де Грааф. «Четыре стены и крыша. Сложная природа простой профессии». Издательская группа «Точка» по заказу Московского урбанистического форума. — 624 с. КУПИТЬ

Книга, изначально заявленная как подробный рассказ о комплексности профессии архитектора, представляет собой сборник статей и эссе, написанных автором за последние несколько лет. Все они разные: некоторые представляют собой дневники работы над долгими проектами, другие уходят в философские размышления, между ними встречаются исторические справки, расшифровка интервью и даже коллаж из цитат известных архитекторов. Материал читается очень легко, а ощутимый опыт автора придает ему колоссальную ценность. Для чего читать эту книгу?

1. Посмотреть на устройство мира глазами архитектора. Про порой неочевидную связь моделей устройства общества со зданиями, которые отвечают потребностям этих моделей; про конфликт желания создавать и необходимости вписаться в политическую реальность; про нескончаемую борьбу концепций и времени. Под конец чтения можно понять чуть больше про свои ценности и наметить карьерное развитие на 10-15 лет вперед.
2. Понять многое об устройстве современной макроэкономики. Ряд глав сфокусирован на проблемах неравенства, инструментах перераспределения дохода, роли архитектуры и градостроительства в этом процессе и барьерах на пути его прогресса. Жизнь в развивающихся странах и подходы к проектам в зависимости от прогнозов развития экономик — этому не учат в архитектурных вузах.
3. Узнать еще одну важную, но редко артикулируемую в архитектурном образовании связь архитектуры с политической повесткой. Начиная использовать этот прием в главе о трансформации городской среды Восточной Германии после падения Берлинской стены, де Грааф периодически приземляет нас в контекст проектов на Ближнем Востоке, в Великобритании, Китае и США, деликатно обозначая «рабочий климат» и его влияние на работу архитектора. Все это завершается красивым пируэтом — нарезкой из цитат великих архитекторов и градостроителей, характеризующих плюсы и минусы работы в тоталитарных системах.
4. Порадоваться вкладу русских архитекторов в мировой опыт. В книге очень много говорится о России. Первая же глава, посвященная архитектурному образованию, открывается фотографией студии легендарного Николая Ладовского. Позже идет речь об архитектуре сталинского периода и особенно детально разбирается «борьба с излишествами» и индустриальное домостроение времен Хрущева, изменившее огромную часть мира.
5. Погрузиться в подробности работы де Граафа над проектом российской «Кремниевой долины». Глава об инновационном кластере в Сколково в книге не самая оптимистичная, но и не самая удручающая — хотя нарратив о том, что все потраченные за 5 лет усилия бюро не привели ни к какому результату, разворачивается параллельно с хрониками внешней политики России с 2010-го до 2015 года, от Медведева со Стивом Джобсом до Крыма и сбитого малазийского «Боинга» (де Грааф прямо указывает о своем непонимании, почему не получил ни одного, даже краткого, сожаления от своих российских партнеров по этому поводу).

Публикуем отрывок из главы «Испанский тендер», посвященной как раз хроникам проекта в Сколково (в книге она одна из самых длинных — 76 страниц). Ее действие начинается в Венеции в 2010 году презентацией Института «Стрелка» и заканчивается в Сирии бомбардировками российских войск в 2015-м.

2010 год. 28 августа

«Женский туалет», «Мужской туалет». Две одинаковые красные двери с совершенно разным количеством людей, стоящих к ним в очереди. Женщинам приходится ждать невыносимо долго. Солнце в зените. На площадке фестиваля много деревьев, но почему-то на место перед туалетами, где собираются очереди, тень не падает. Воздух раскален. С каждый годом самый жаркий день лета наступает все позже. К тому же в этом году на Средиземноморском побережье почему-то не дует бриз.

Кто-то из мужчин предлагает сделать общую очередь, чтобы уравнять время ожидания. Галантное предложение начинают обсуждать на итальянском и английском, пытаясь решить, оправдает ли потенциально выигранное время нарушение общепринятого порядка вещей? После недолгого обсуждения, в ходе которого синьоры обещают действовать осторожно и тщательно целиться (мы ведь цивилизованные люди), две очереди сливаются в одну. Первый в очереди теперь входит в любую освободившуюся кабинку. Время ожидания сокращается примерно на 40%.

Мы находимся в саду Джардини на открытии 20-й Венецианской архитектурной биеннале. Очередями тут никого не удивить. Каждые два года все посетители независимо от статуса сталкиваются с одними и теми же трудностями. Неотъемлемая часть биеннале — демократическое распределение неудобств: отдельные туалеты для мужчин и женщин могут оказаться последним барьером на пути разрушения обычной иерархии в мире архитектуры. Хотя бы на несколько дней.

Единственное, что нарушает идиллию, — чудовищных размеров яхта, пришвартованная напротив входа в Джардини. Кажется, она принадлежит русскому олигарху, чья жена (или любовница, точно никто не знает) страстно увлекается искусством и, в частности, архитектурой. В этом году на биеннале много русских. Одной из причин тому стало наше бюро. Биеннале становится «местом рождения» нового российского учебного заведения, к составлению плана и учебной программы которого мы приложили руку. Мероприятие, посвященное открытию института, начнется публичным обсуждением, в ходе которого мы с организаторами института расскажем о концепции предложенной программы. Этакая публичная саморефлексия перед официальным запуском. Вечером в палаццо, специально арендованном (или купленном, точно не помню) для этого события, пройдет масштабный закрытый банкет. Мы с самого начала не советовали анонсировать открытие института на биеннале (мы считаем, что мероприятие, которому уже 100 лет, вряд ли будет подходящим фоном для чего-то нового и свежего), но наш российский партнер решил иначе. Наши опасения для него — как туман перед взлетно-посадочной полосой, на которую он собирается приземлиться: искать запасной аэродром слишком поздно.

Мне сообщают, что со мной хочет поговорить какой-то молодой русский архитектор. Я решаю, что дело касается преподавания в новом институте, но когда мы, наконец, встречаемся за чашкой кофе в ресторане итальянского павильона, он заводит разговор совершенно о другом. Он показывает мне длинный список тех, с кем он либо уже поговорил, либо собирается поговорить на этой биеннале. Список впечатляет. Я вижу в нем имена двух директоров биеннале, двух титулованных швейцарских архитекторов, декана факультета архитектуры одного американского университета из Лиги плюща, итальянского архитектора (и одновременно амбициозного политика), знаменитого российского архитектора, работавшего с нами над созданием института, а также нескольких признанных российских архитектурных критиков. Последним в списке указано собственное имя этого юноши.

Он представляется Сашей. Хотя я никогда не слышал о нем, судя по всему, это восходящая звезда российской архитектуры. Саша хочет добавить в список мое имя. Он объясняет это как-то путано и расплывчато (мой сравнительно небольшой опыт подсказывает, что для русских это типично). Прежде всего, неясно, чего он хочет: чтобы я там фигурировал как частное лицо или поставил свою подпись от лица нашего бюро. Спрашиваю об этом — лицо его принимает озадаченное выражение. «Конечно, конечно», — отвечает он. Я не совсем понимаю, что это: внезапный пробел в знании английского языка или он действительно не видит между этими действиями разницы. Его дальнейшие слова ничего не проясняют: «О, отлично, очень хорошо. Вы или кто-то из вашего бюро. Просто замечательно!»

Он называет свой список «советом», задача которого — стать судьями на каком-то международном конкурсе в Москве. Его слова меня интригуют. Он использует слово «совет», которое предполагает более широкие полномочия, чем те, которыми обычно наделяется жюри архитектурного конкурса.

Я уже готов спросить название конкурса (к тому моменту мы уже разговариваем больше часа), как он мне его сообщает. Я понимаю, что брошюру об этом конкурсе мы месяц назад выуживали из нашей мусорной корзины после того, как юридический отдел забраковал его условия как невыгодные (а выгодными они никогда и не бывают). Мы передумали только благодаря нашей бывшей коллеге из России, вернувшейся на родину, чтобы открыть собственное бюро. Она убедила нас просто подать запрос на участие и пока не обращать внимания на юридические сложности, охарактеризовала конкурс как «большие деньги, большие люди и масштабная господдержка» (три ключевых компонента, без которых в России ничего не делается). Детали можно обсудить позже. В этом вся Россия. Ее бюро не могло участвовать в конкурсе — компания слишком маленькая, но для нас это прекрасная возможность наладить профессиональное взаимодействие с крупными игроками.

Я говорю Саше, что мы участвуем в конкурсе и поэтому вынуждены отклонить предложение его судить. Эти роли несовместимы. Кажется, такой аргумент его не убеждает, и он продолжает настаивать, говорит, что «совет» — не то же самое, что конкурсное жюри. Он считает, что мы спокойно можем работать по обоим направлениям этого «очень важного проекта». Если возникнет проблема, мы всегда можем отозвать нашу заявку на участие в конкурсе. Я окончательно запутался. В моем мире награда за победу более престижна, чем судейство конкурса, каким бы важным он ни был. Саша загадочно улыбается, словно обладает тайным знанием: «Поверьте, вам лучше стать членом совета. Это длинный путь, и конкурс — лишь начало долгого и, возможно, гораздо более выгодного процесса». Он уверяет меня, что в России все по-другому. Наш язык не такой богатый, а в русском одно английское слово имеет множество значений и вариантов перевода. Он повторяет, что «совет» — не то же самое, что жюри; есть небольшое, но важное различие. Мне не хочется отказываться от участия в конкурсе и делать ставку на туманные обещания будущего счастья, и я говорю «нет». Мы обмениваемся любезностями, встаем со своих мест и направляемся на церемонию награждения, которая начнется совсем скоро. Основатель нашего бюро вот-вот получит «Золотого льва» из рук директора биеннале, который, в свою очередь, месяц назад стал обладателем Притцкеровской премии. Венеция в конце августа прекрасна.

О возможном запуске крупного российского проекта нам рассказали несколько месяцев назад (в марте) во время встречи в Женеве с бывшим консультантом Михаила Горбачева. Речь шла о планирующемся проекте, связанном с возобновляемой энергетикой. Бывший консультант предупреждает нас о русском олигархе, который после заключения договора о крупном совместном предприятии между российской и британской нефтяными компаниями получил общенациональную известность и статус самого богатого человека в России. В кругу состоятельных русских его по-дружески называют «Первый Номер». Правительство поручила Первому Номеру создать специальный фонд для постройки нового города на окраине Москвы. Приглашающая сторона благоразумно умалчивает о подробностях и ограничивается лишь намеками, что это может открыть возможность для реализации ряда наших идей. Поскольку он лично знаком с Первым Номером, то обещает замолвить за нас словечко.

Вскоре после встречи мне «неожиданно» звонит бывший коллега и говорит, что нас могут пригласить в группу иностранных архитекторов, которая будет помогать руководить неким крупным российским градостроительным проектом. Он сыплет именами и в качестве председателя группы называет имя одного французского архитектора. Google выдает нам информацию о французской компании с солидным портфолио коммерческих проектов и, по-видимому, некоторым опытом работы в России. Примечательно, что их не было в списке, который позже в Венеции презентовал мне юный Саша. Когда я спросил его об этом, он поднял брови, но отказался что-либо объяснять.

Официально мы узнаем о планах построить новый город на окраине Москвы только в конце июля, после объявления о международном тендере. Теперь нам стали понятны масштабы проекта. Город должен стать русской Кремниевой долиной, демонстрацией новой русской современности, способ заявить о себе как об одной из самых передовых стран мира. Проект призван объединить различные важнейшие для российской экономики технологические отрасли, например IT, телекоммуникации, биомедицину и ядерную энергетику. Иностранные компании, решившие перенести сюда свои штаб-квартиры, получат существенные налоговые льготы. Время возведения города оценивается в 3 года, а стоимость — в 2 млрд долл. Российское правительство пока выделило 132 млн долл., несколько американских компаний, которые тоже участвуют в проекте, — чуть больше 1 млрд долл. О новом городе говорят как о «прототипе российского города будущего» и общенациональном проекте в самом прямом смысле этого слова. Заявки на участие в тендере подали 27 организаций, большая часть из них западные. Пятеро пройдут в следующий тур, который пройдет в форме конкурса проектов генплана будущего города. Участники получат сообщение о переходе в следующий тур в середине октября.

Западные СМИ, как и ожидалось, разносили проект в пух и прах. Крупная американская газета опубликовала материал под заголовком «Инновации по приказу Кремля»: «Параллели с Кремниевой долиной маловероятны, если вообще возможны. Кремниевую долину нельзя скопировать. Ее динамика и дух предпринимательства возникли в результате удачного совпадения необходимых условий, а не по указке сверху. Вывод очевиден: Кремниевая долина однозначно привязана к ценностям свободы, присущим западному обществу. Только в таких условиях можно ожидать самопроизвольного всплеска креативности и инноваций. Если Россия хочет идти по этому пути, ей придется создавать аналогичные политические условия, а не просто имитировать Кремниевую долину».

Но и это только половина всей правды. Западные СМИ дружно предпочитают игнорировать существование еще одного вида среды — среды научных изысканий, которая коренится как раз в отсутствии «свободы». Это явление уходит корнями в эпоху СССР, предшественника современной России. На закрытые города для ученых той эпохи — наукограды — приходилась значительная часть богатой и полной приключений советской научной жизни. Но СССР — далеко не единственная страна, взявшая на вооружение идею изолировать научную деятельность от окружающего мира. По той же схеме были созданы Лос-Аламос и Блетчли-парк, они также возникли не сами по себе, а были тщательно спланированы «сверху» под завесой секретности. Тут хорошо бы вспомнить, что первый компьютер появился именно в Блетчли-парке, а не в Кремниевой долине.

9 октября

Мы получаем письмо. Выяснилось, что жюри составило не один, а два списка из пяти конкурсантов: в первый попали организации, которые напрямую проходят в следующий тур, а во втором оказались компании, которым для прохода дальше нужна победа в дополнительном тендере. К конкурсу проектов генплана будут допущены шесть организаций, пять из первого списка и всего одна из второго.

Мы не понимаем, почему правила внезапно изменились. В первом списке только инженерно-конструкторские компании, второй по большей части состоит из архитектурных бюро. То, что списков оказалось два, наводит на мысли о возможных разногласиях между организаторами, которые участникам предстоит разрешить. Кажется, никто не ожидал такого внимания к проекту со стороны архитекторов. Судя по всему, составление генпланов в России до сих пор считается прерогативой инженеров-конструкторов, где нет места «архитектурным эмоциям», но, учитывая явную заинтересованность архитекторов, организаторы, видимо, решили рискнуть.

От участников требуется совсем немногое: три планшета формата А0 с градостроительными чертежами и архитектурными идеями, градостроительная стратегия, стратегия развития ландшафта и окружающей среды, стратегия организации транспортных, пешеходных потоков и энергообеспечения, а также 3D-визуализация и пояснительная записка на трех листах. Плата кажется справедливой: за дополнительный тендер треть конкурсного гонорара заплатят даже тем, кто не пройдет в следующий тур. Мы соглашаемся участвовать. 

13 ноября

Всего через пару дней после подачи документов на дополнительный тендер нам сообщают, что мы прошли в следующий тур. Место шестого участника наше. Удивило только, что нам сообщили об этом письмом на испанском языке. Мы задумываемся, действительно ли письмо предназначалось нам. Может быть, где-то ошибка и мы на самом деле проиграли? Или переписку ведет новый сотрудник-испанец? Ну конечно, такое может случиться, персонал фонда ширится, в нем появляются иностранцы. Но фамилия под текстом определенно была русской. Оказалось, что испанский язык был шуткой, адресованной нашему проектному директору-американцу. Автор письма, хорошо знакомый с девелоперским бизнесом, знал, что тот как-то работал на Кубе. Он решил пошутить, написав письмо по-испански: не смог пропустить такую возможность поддеть американца.

Московское отделение Siemens поздравило нас и спросило о возможности сотрудничества в части городской инфраструктуры. Как быстро расходятся слухи. Если неделю назад мы были лишь участниками, сегодня многие смотрели на нас как на будущих победителей. Однако времени порадоваться у нас не было: подать документы нужно до 15 декабря, до которого осталось меньше месяца.

10 декабря

Нас искренне восхищают старые российские (точнее, советские) наукограды. Мы прекрасно понимаем, что действовать следует осторожно, так как любое упоминание об изоляции науки от внешнего мира в России, как и везде, вызывает острую полемику. В конце концов, русские собираются построить вторую Кремниевую долину, а не проявлять имперские амбиции от имени самой Кремниевой долины. В 2010 году Россия, кажется, больше симпатизирует Америке, чем самой себе (председательское кресло на тот момент делят Первый Номер и бывший генеральный директор крупной американской корпорации). Американский путь, скорее всего, оскорбит русских гораздо меньше, чем возврат к традициям в системе, которые они хотели бы забыть.

Но насущные вопросы никуда не делись. Почему ученые уезжали из России в начале 1990-х? Потому ли, что всегда лучше там, где нас нет? Или потому, что исчезли условия, которые раньше создавала развалившаяся система и которые появились за ее пределами лишь по воле случая? Обе причины имеют право на существование, но важно знать, какая из них была главной. Если бы инфраструктура не развалилась, был бы этот массовый исход менее глобальным? Стоит ли нам при разработке генплана имитировать ту среду, которой в реальности уже нет, или ту среду, в которую ученые уезжали из страны?

Мы решаем пойти по пути золотой середины и разбиваем генплан на две части: командно-административная среда для научных изысканий и жилая среда, отвечающая законам свободного рынка. В наши дни утопия должна финансово себя оправдывать даже в России. Наш генплан — тщательно продуманное сочетание законопослушности и сопротивления, брак по расчету между жесткой системой планирования, характерной для наукоградов прошлого, и свободой жилищного предприятия (западного образца). 

Итак, мы хотим создать городскую среду, одновременно практичную и утопичную: она будет процветать, подчиняясь законам рыночной экономики, и оставаться при этом открытой и достаточно гибкой для инновационных научных исследований. Наш генеральный план базируется на современных традициях архитектуры и градостроительного планирования, где инфраструктура и ландшафт принадлежат общественности и служат коллективным интересам, а не интересам замкнутых групп. 

Стиль пояснительной записки несколько пафосный, но мы действительно так думаем. Наша заявка в некоторой степени идеалистична, хоть мы и не знаем, пользуется ли идеализм спросом сейчас. Как и в любом другом конкурсе, мы «стреляем вслепую». Мы обсуждаем последние детали: порядок расположения чертежей, размер шрифта, добавление диаграмм. Нам дается не особенно много свободы в части компоновки планшетов. Прошло почти 20 лет после распада СССР, Россия интересуется Кремниевой долиной, но бюрократия продолжает пронизывать все официальные процедуры. И пусть официальная идеология отказалась от всеобщих стандартов, они по-прежнему существуют в виде привычных подходов. Мы приклеиваем распечатанные чертежи аэрозольным клеем на пенопластовые планшеты и упаковываем их в пенопластовую коробку. Запечатываем коробку скотчем и заодно делаем две ручки, чтобы коробку было удобно нести. Все. Теперь остается только надеяться. На часах 04:00 утра. Завтра мы летим в Москву, чтобы лично презентовать проект. Надо попробовать поспать. <...>

18 декабря

<...> Мы прибываем на место около половины десятого вечера. По ощущениям сейчас намного позже. В Москве декабрь, темнеет очень рано. Нам нужно подготовить материалы для презентации, которая будет длиться два дня. Наши чертежи и коврики [подложки для «зимнего» и «летнего» макетов с распечатанными на них аэрофотоснимками местности — прим. ред.] уже доставили днем и аккуратно поставили на выделенном для нас месте, аккуратно обозначенном скотчем на бетонном полу. Кажется, мы ничего не забыли. Так как у нас два коврика, нам нужно примерно в два раза больше места, чем нам выделили. К счастью, мы приехали одними из первых, поэтому можем позволить себе небольшое вторжение на территорию соседей. Мы располагаем коврики так, что они скрывают обозначенные скотчем границы на полу выставочного зала. Нам кажется, что так это маленькое нарушение границ останется незамеченным. Благодаря простым и четким схемам сборки, которые напоминают икеевские конструкции, макет мы собираем достаточно быстро. Впервые в тот вечер у нас появляется возможность осмотреть здание центра современного искусства, бывшую пожарную часть, построенную по проекту известного архитектора-конструктивиста. Его нынешняя хозяйка (жена или подруга владельца гигантской яхты перед садом Джардини) любезно предоставила здание для выставки конкурсных проектов.

Соседнее с нами место занимает другой архитектор из Нидерландов — она участвует в конкурсе в качестве консультанта инжиниринговой компании. Мы удивились, встретив ее здесь, так как были уверены, что наша победа в дополнительном тендере лишила ее надежды на участие. Однако один из конкурсантов первого списка «выбыл», освободив дополнительное место для участника из «второго списка». Она сразу замечает наши территориальные поползновения и оспаривает их законность. К счастью, мы решаем спор полюбовно: она позволяет поместить часть «зимнего» коврика под подложку ее модели. Мы выпиваем за перемирие.

Один за другим прибывают и начинают устраиваться наши соперники. По бейджам на макетах мы определяем, из каких стран они приехали: помимо второй нидерландской компании, здесь есть участники из Швеции, Сингапура, Великобритании и крупная инжиниринговая компания из Франции. Мы здесь единственные архитекторы. Бегло знакомимся с проектами конкурентов. Если они отражают нынешнее состояние градостроительного планирования, то все довольно грустно. Нидерландцы привезли зигзагообразную версию Центрального парка, окруженную по периметру типичными «голландскими» кварталами. Шведы представили радиальную структуру с воображаемым композиционным центром в середине примыкающего к ней поля для гольфа. Макет коллег из Сингапура представляет собой ряд лепестков, соединенных кольцевой автодорогой, половина из которых выходит за пределы официальных границ участка. Макет британцев оказался настолько невыразителен, что даже не могу его вспомнить. А французы привезли комплекс из нескольких «городских деревень» — верх логической несообразности. Мы же, возможно вопреки здравому смыслу, решили возродить забытый архитектурный образ XX века.

Между тем в зал проходят члены градостроительного совета, которые будут судить конкурс. Пользуясь случаем, они знакомятся с конкурсными работами, не дожидаясь завтрашней презентации. Вижу здесь и юного Сашу. Один из ченов градостроительного совета хвалит макет французов. Их план позволяет осуществлять постепенное, поэтапное развитие — мировая догма, которая в конечном счете сводит на нет даже самые невероятные амбиции (сейчас даже самые авторитарные государства ее используют). Он сообщает нам, что в целом его симпатии склоняются к проекту французов. Наш нидерландский коллега подтверждает это и говорит, что судейство на этом конкурсе, как и на всех конкурсах к востоку от Берлинской стены, скорее всего, будет пристрастным.

В свете предстоящего двухдневного марафона презентаций, воодушевления нам это сообщение не прибавляет. Даже если это правда, я хотел бы, по крайней мере следующие 48 часов, не думать о том, что конкурс на самом деле уже окончен. Теперь это единственное, что нам остается. Мы допиваем напитки и расходимся.

19 декабря

Мы прибываем на место почти в полдень. Наша презентация четвертая, сразу после обеда, после сингапурцев и перед нидерландкой. Сегодня мы выступаем в алфавитном порядке, на следующий день — наоборот (если конкурс действительно сфальсифицирован, организаторы явно приложили немало усилий, чтобы создать иллюзию честного соревнования). Нас вызывают примерно на 20 минут позже запланированного времени. Все сидят вокруг П-образного стола лицом к экрану проектора. Я нервничаю. С большинством членов совета я лично знаком, и, учитывая, насколько он разношерстный, предсказать исход нашего предприятия невозможно. Я впервые вижу француза-председателя — le président de conseil. Он сидит в торце стола прямо напротив экрана, слева от него сидит русский сопредседатель, а справа — еще один член жюри. У этого торца поставили четное количество кресел, и из-за отсутствия кресла в центре председатель и рядовой член жюри занимают равные позиции за столом. Несколько необычная рассадка и высокий рост его коллеги заставляют сомневаться, кто из них все-таки председатель. Жюри большей частью состоит из именитых архитекторов, однако председатель совета — темная лошадка. Поговаривают, что он как-то связан с Россией по предыдущим проектам и поэтому знаком с исполняющим обязанности сити-менеджера фонда. С другой стороны, он хорошо известен в западном архитектурном сообществе, так что он — идеальный посредник между русской и международной сторонами этого предприятия. Но есть одна проблема: председатель говорит только по-французски. И синхронный перевод здесь не предусмотрен. Его ассистентка, русская девушка, последовательно переводит каждую его фразу на русский и английский языки. Из-за незнания иностранных языков высказывания председателя занимают втрое больше времени, чем нужно. Это придает его вполне заурядным словам особый вес.

Я копирую презентацию с флешки на рабочий стол ноутбука, стоящего на лекционной кафедре (к счастью, там установлена та же версия Powerpoint), — и начинаю. Мы отталкиваемся от того, что Кремниевая долина не представляет особого интереса с точки зрения городского планирования. Ее городское пространство, утверждаем мы, внутренне противоречиво. Ее успех кроется не в планировании, а в сочетании благоприятных условий. Характерно употребление слова «долина», а не «город». Неправильно пытаться создать модель из результатов спонтанного процесса. Наше предложение — «запланированная антитеза», смягченная реинкарнация старых академгородков.

Нас преимущественно спрашивают, почему мы решили разделить свой генеральный план на два квартала — жилой и научный кластеры. Это решение стало неожиданным, особенно для бюро, которое, как выразился один из членов совета, «потратило свои лучшие годы, отстаивая смешение функций». Завтра нам придется снова предстать перед советом: участники могут выбрать, отвечать на вопросы сразу или подумать 24 часа и ответить на следующий день. Впрочем, мы предвидели эти вопросы, поэтому отвечаем сразу. Разделив план на две зоны, мы рассчитываем оптимизировать функции каждой из них. Учитывая ограниченность участка, эти два квартала находятся относительно близко друг к другу. Я понимаю, что это звучит как заученная фраза, но мы действительно уверены в том, что это правильный подход. Такое разделение — неотъемлемая часть нашего безумного проекта (мы воздерживаемся от использования этого слова при всех). Мы еще не успеваем по выражениям лиц членов совета понять, как они восприняли наши идеи, как секретарь совета благодарит нас за презентацию и просит освободить зал для следующих конкурсантов.

Вечером мы ужинаем в ресторане Kalina Bar на 21-м этаже торгового центра Lotte Plaza на Новинском бульваре. Отсюда открывается хороший вид на Москву, но, чтобы полюбоваться им, нам приходится пройти через сложную систему проверки безопасности. Сначала мы проходим через рамку металлоискателя на входе в бар, затем нас обыскивают охранники — серьезные люди в черном, постоянно переговаривающиеся через гарнитуру (мы так и не поняли, с кем и о чем они говорят). Сложная процедура контроля безопасности придает бару эксклюзивность и в то же время оставляет странный осадок. Его посетители, по всей видимости, большей частью обеспеченные бизнесмены со свитой и мафиози с девушками из эскорт-услуг. Разницу уловить очень трудно. Советская идея об отсутствии классового разделения обрела в современной России иное представление: к деньгам здесь относятся одинаково независимо от их происхождения.

На пути к своему столику мы сталкиваемся с мужчиной, уже идущим на выход. Он здоровается. Лицо его кажется знакомым, но я не могу вспомнить, откуда. Мы вежливо здороваемся в ответ и намереваемся пройти мимо, но он берет меня за локоть. Он плохо говорит по-английски, однако мы понимаем его. На него произвел впечатление наш проект, и он считает, что мы сегодня показали хороший результат. Видимо, мы виделись во время сегодняшнего заседания. Мы благодарим его за теплые слова. Официантка подводит нас к столику, но нашего знакомого уже не остановить. Мы его ни о чем не спрашивали, но он дает нам совет. Камнем преткновения может стать гибкость нашего проекта. Намерены ли мы настаивать на разделении между жилым и научным кварталом? Если да, то завтра нам зададут те же вопросы и решат, что с нами «трудно работать». Он советует выработать запасной генплан, в котором в научный квартал проникнет некоторое число жилых зданий, просто чтобы показать вариативность проекта и свою способность слушать других. Нам кажется, что он знает что-то, чего не знаем мы, и мы решаем серьезно отнестись к его совету. Съев десерт, мы отправляемся в гостиницу и составляем план «Б».

20 декабря

Каждой группе конкурсантов дается пять минут на показ анимационного ролика (еще одно обязательное требование, о котором нам сообщили за неделю до дедлайна), а затем еще 15 минут, чтобы подробно ответить на заданные накануне вопросы. Мы показываем наши планы, где оба квартала имеют смешанную застройку. Члены совета удивлены. Они вовсе не ожидали и не желали своими вопросами заставить нас менять что-либо в проекте. Они просто хотели услышать наши аргументы. Наша готовность за один день отказаться от того, что мы с таким жаром отстаивали вчера, вызывает гораздо большие вопросы. Выходит, наши убеждения не такие уж твердые? А как тогда относиться к другим элементам генплана? Я смотрю на человека, которого мы встретили вчера в ресторане, но он занят своим мобильным телефоном и притворяется, что не слушает, о чем идет речь. Я отвечаю в общих чертах, что, на мой взгляд, любое убеждение на этом этапе является преждевременным и убеждение может усилиться или смягчиться в зависимости от того, с какой ситуацией человек сталкивается — а ее невозможно знать заранее. Это неизбежный недостаток всех конкурсов — отсутствие диалога во время всего процесса. Они не ведутся на мою уловку: вчера мы говорили убежденно, а сегодня отказываемся от одной из основных, если не главной, концептуальной особенности нашего проекта. Дискуссия обещает быть жаркой. Нашему вчерашнему знакомому звонят по телефону, и он выходит из зала.

«Что это за пустое пространство в центре между двумя кварталами?», — спрашивает один из российских членов совета. Независимо от того, разделены ли функции кварталов, центр все равно необходим. Мы оставили незастроенным ключевой участок напротив железнодорожной станции, которая в этом проекте называется «хабом», чтобы сохранить панораму прямо примыкающей к нашей территории нижней долины — будущего поля для гольфа. Здесь вмешивается до сих пор хранивший молчание Саша. «Разве члены совета не знают, что незастроенное пространство, пустота, является в России стандартным элементом современного городского планирования?» Возникает дискуссия по поводу того, что в российской истории можно назвать современным, которая перерастает в ожесточенный спор о наследии СССР (здесь наши намерения, видимо, были поняты правильно). Председатель вмешивается и просит (по-французски) обоих господ продолжить дискуссию позже и в другом месте. Эти два дня — не время для обсуждения СССР. Мы благодарны Саше за поддержку, но непонятно, помог он нам или навредил.

Наше время вышло. Следующие на очереди — сингапурцы, чье название на семь букв выше нашего по алфавиту. Мы можем подождать снаружи и выпить кофе или чаю. Если вчера большую часть времени мы ждали своей очереди, то сегодня проведем время в размышлениях, как все прошло. Мы не уверены в своих успехах и совсем не понимаем, будут ли наши усилия вознаграждены.

Жюри закончило работу только к вечеру, процесс занял больше времени, чем планировалось. Наконец нас вызывают для объявления результатов. Объявляют не одного, а двух победителей: французское бюро и нас. И порядок объявления, как нас заверяют, исключительно алфавитный. Никаких подробностей принятого решения нам не объясняют. Мы с французами поздравляем друг друга.

На банкете мы чокаемся с председателем градостроительного совета. Несмотря на то, что между собой мы можем общаться по-французски, он затрудняется объяснить нам произошедшее. «Обычно победитель здесь известен заранее, но к нашему фонду это пока не относится». Он считает, что у нас есть шанс. По мнению совета, наш проект, безусловно, был лучшим, но присутствовавшие в зале представители фонда настояли, что должно быть два победителя, и предложили проект французов. Он уверяет, что нам не о чем беспокоиться. Это делается для того, чтобы не ставить президента России перед свершившимся фактом, а дать ему возможность выбора.

26 декабря председатель жюри будет представлять оба проекта перед Медведевым. Он просит все наши материалы и предупреждает, что основная дискуссия развернется вокруг центральной части плана. Если мы хотим, можем внести изменения или сделать что-то новое. Если бы мы немного усилили центр генплана, это бы сыграло нам на руку. Мы обещаем передать ему новые материалы до 26 декабря и уже собираемся выходить, когда кто-то хлопает меня по плечу. Старый знакомый из Kalina Bar. Он энергично пожимает нам руки. «Вот видите? Что я вам говорил?»

Председатель совета пропустит Рождество: в России 26 декабря — обычный рабочий день. Россия перешла на Григорианский календарь только в 1918 году, но Рождество по-прежнему празднуется по Юлианскому календарю, то есть на 13 дней позже. Рождество здесь 7 января, а Октябрьская революция на самом деле произошла не 25 октября, а 7 ноября. Многое может измениться за 13 дней, очень многое.

21 декабря

Сегодня пятница, последний рабочий день года. Мы узнаем, что председатель совета в итоге ничего не будет представлять президенту. Результаты сначала обсудят представители фонда, затем проект представят советникам Медведева, и уже потом они сами представят его президенту.

Теперь, когда председатель не будет представлять проект лично, он предлагает нам сделать небольшой буклет с презентацией и отправить его в адрес фонда. Буклет должен представлять собой точно такую же последовательность изображений, как в нашей презентации Powerpoint, и чтобы под каждым изображением была подпись в одно простое предложение вместо «голоса за кадром». Мы пишем письмо Первому Номеру с благодарностью за предоставленную возможность.

24 декабря

В российских СМИ появляется сообщение о том, что в конкурсе генеральных планов два победителя — французское бюро и мы. В тот же день наша коллега из Нидерландов написала в «Твиттере», что в таком важном конкурсе ей удалось занять третье место.

31 декабря

Канун Нового года. Остаток года прошел без каких-либо происшествий. Первое десятилетие XX века подошло к концу. С новым годом!