Божественная комедия расположения, или Откровение от Ольхона
История о том, что бывает, если энергию священного озера, древних шаманов и давних традиций направить в созидательное русло искусства.
Особенности национальной рыбалки
О Байкале и уникальной энергетике здешних мест в прямом смысле ходят легенды, хотя это определенно тот случай, когда лучше один раз увидеть. Неслучайно самый большой остров озера — Ольхон — место перманентного паломничества людей всех профессий и конфессий: от китайцев, считающих эти места почти что своей малой родиной, шаманов, собирающихся на ежегодные «слеты» у мистической скалы Шаманки до туристов из Иркутска и всей остальной России. И хотя в 2005 году сюда таки дотянулась цивилизация щупальцами подводного электрокабеля, а паром ходит часто и бесплатно, дорог на «солнечном острове» (в силу географических особенностей на Ольхоне солнце светит 300 дней в году) по-прежнему нет, и те 1,5-2 км, что отделяют переправу от по сути единственного на острове поселка Хужир, на машине можно преодолевать добрый час.
Так что Ольхон — по-прежнему прибежище отнюдь не массового зрителя. В сентябре здесь можно встретить Рому из Уфы, который сначала проехал на велосипеде всю Африку (вот уж кого бездорожьем не испугаешь), а теперь планирует дожидаться февраля, чтобы от души погонять по байкальскому льду; или, лазая по скалам и выглядывая в изрезанной породе притаившегося дракона, можно наткнуться на англичанина Майкла (в самый разгар пандемии!), который выписывает над обрывом ритуальные танцы.
Ольхон притягивает людей особенных — и воспитывает тоже непростых, которые будто врастают в мраморную породу теми самыми «открыточными» красными мхами. И если уж повелось здесь с 1950-х годов ловить рыбу и затем перерабатывать ее на заводе — значит, так тому и быть, и неважно, какой на дворе век и политический строй. Советская власть в этом смысле шла у жителей на поводу (сидела на крючке): ловлю в какой-то момент запретили, но привозили на крупнейший рыбозавод Байкала сельдь из Владивостока, чтобы производство не простаивало. Однако с появлением современных холодильников и быстромоторных катеров такая экономическая модель перестала выдерживать всякую конкуренцию, и в 2011 году завод окончательно разорился и закрылся.
Тем удивительнее, что до сих пор территория с десятком построек, многие из которых сгорели в недавнем пожаре, продолжает оставаться для хужирцев (после Шаманки, конечно) самым сакральным местом острова — их главным средообразующим «предприятием», куда они приходят просто погулять и повспоминать, где у них была коптильня, а где столовая. Усиливает сходство с мемориальным парком выход на пристань, где естественным образом возникло живописное кладбище лодок и кораблей. И так бы и выглядел «Порт Ольхон» — центральное рукотворное общественное пространство острова — по сей день, если бы в 2017 году участок не выкупил бывший мэр Иркутска, а ныне бизнесмен и меценат Виктор Кондрашов.
Восставший из пепла
Хорошо знакомый и с обычаями острова, и с регламентами (в заповедной зоне невозможно ничего строить — только ремонтировать и реконструировать), и, так сказать, с палитрой инфраструктурных решений для туристов, Виктор Иванович сразу распознал колоссальный потенциал «рыбного места». На фоне остальных участков на Ольхоне по 15-20 соток, которые плотно застраивались гостевыми домами с максимальным количеством сдаваемых комнат, территория рыбозавода могла бы предложить сервис и качество абсолютно другого уровня. Все, как пишут в рекламных проспектах: от комфортабельных и просторных номеров на 100-200 человек единовременно (для Ольхона это беспрецедентный объем) и собственного банкетного зала с камином — до благоустроенной набережной, ресторана с видом на озеро и пляжа с баней. Оставалось только все правильно распланировать и приспособить, для чего пригласили иркутского архитектора Александру Козак и ее компанию «Градостроительная школа».
После нескольких итераций мастер-плана было принято решение развивать территорию в несколько очередей именно через общественные пространства. Деревянные заводские цеха тогда еще стояли, и в них Кондрашов мечтал сделать музей : «Мы хотели собрать на заводе все найденные артефакты и сделать подобие галереи. У завода богатая история, там есть, о чем поговорить. Многие годы, после того как в 1960-е рыбаки с Азова выловили на Ольхоне всю рыбу, кроме этого завода у местных ничего и не было — только им и жили...», — рассказывает Кондрашов.
Но до музея так и не дошло: цеховые помещения сгорели. «Это была трагедия и для жителей поселка, и личная трагедия для Виктора Ивановича, — вспоминает Александра Козак. — Сначала мы не знали, что делать. А потом случилась пандемия...»
В 2020 году этой фразой принято начинать все истории про растерянность, отчаяние, упущенные возможности, закрывшийся бизнес. Однако в данном случае дело неожиданно приняло совершенно другой оборот. Изоляция и вынужденное обращение «в себя» привели к идее максимально задействовать внутренние ресурсы. То есть, с одной стороны, использовать все, что уже есть, даже остатки сгоревших цехов, а с другой — устроить нечто вроде арт-резиденции: собирать вокруг креативных людей, которые вдохновлялись бы местом и аккумулировали здесь свои творческие усилия. Вместо денежно-товарного обмена — обмен энергиями. Вместо реконструкции функций и материалов — реконструкция смыслов. И первой мощной коллаборацией, родившейся в этой парадигме, стал прошедший на Ольхоне этой осенью фестиваль сайт-специфических перформансов RADI SVETA, придуманный Ярославом и Марией Францевыми. «Современное театральное направление осваивает среду, — поясняет Мария, — это театр, который выходит из черной коробки и может быть где угодно — хоть в торговом центре, хоть в природном ландшафте. Плюс для нас важны три ключевых понятия: креативность, минимализм и экологичность. Все это сошлось в совместном проекте с „Градостроительной школой“ и „Портом Ольхон“».
Ад, рай, шок и трепет
Впрочем, ради света истины и справедливости стоит отметить, что сайт-специфичные перфомансы начались в арт-резиденции гораздо раньше: фестиваль, который Францевы, как выяснилось, давно мечтали провести на Байкале, запустил целую цепочку событий, оставивших след гораздо более долгоиграющий, чем вся фестивальная неделя.
Прежде всего потребовались декорации — обещали давать ни много ни мало «Божественную комедию» Данте. Проектировать Ад, Рай и Чистилище по совету Игоря Козака, председателя местного регионального отделения САР, пригласили трех «столпов» российской деревянной архитектуры: Тотана Кузембаева, Владимира Кузьмина и Николая Белоусова. А в качестве ТЗ послали им фотографии того, что осталось от завода: «Вот что значит талантливые люди, — рассказывает Александра Козак. — Мы сфотографировали все, что было на площадке — от сгоревших бревен до оконных рам — и они сразу начали рисовать объекты!» Но поскольку для обмена энергиями Zoom за время карантина так и не приспособили, спонтанно организовался архитектурный воркшоп: с приездом мэтров для доработки концепций на месте и сопутствующими лекциями и мастер-классами на тему «байкальской архитектуры жизни».
Первой сложившейся декорацией — очень цельной и единственной из всех, не претерпевшей дальнейших изменений — стала инсталляция «Ад» Тотана Кузембаева. Что по-своему логично, так как пепелище завода уже фактически создало весь нужный антураж: «Оно и было настоящим адом, — значится в авторском описании. — Нам оставалось сделать лишь проход, двигаясь по которому, ты должен почувствовать всю безжалостную силу огня». Так, из обугленных в пожаре бревен, собирали «Ворота в Ад». Хотя сам Тотан неоднократно шутил, что на все про все хватило бы одной хорошей бани: тут тебе и ад, и чистилище, и рай.
У Владимира Кузьмина родилось сразу три идеи: арка из деревянных ящиков из-под рыбы, дорожка-восьмерка, идущая по территории и образующая две площадки, и логотип арт-резиденции, превращенный в незамкнутое кольцо настила, внутри которого могли бы находиться зрители, а по периметру разыгрываться действо. «На онлайн-презентации проектов все решили, что это больше похоже на Рай, — говорит Кузьмин. — А когда мы приехали на место и увидели всю эту историю вживую, возник финальный эскиз: круглая сцена, хоры и стена из ящиков как основная заполняемая декорация».
«Стена-музей. Ящики памяти», как поэтично назвал инсталляцию автор, — пожалуй, квинтэссенция сайт-специфичного подхода и иллюстрация того, насколько он эффективен, если действительно сродни месту. «Собранная из множества старых ящиков, сохранившихся на складе, стена предполагает заполнение этих ящиков „артефактами“, „бывшими вещами“ — предметами и объектами, утратившими свою функцию, но сохранившими форму и материал, — объясняет Кузьмин. — Эти объекты собираются здесь же — на месте сгоревшего рыбозавода, в поселке, на пристани — участниками арт-резиденций, гостями арт-отеля и жителями поселка — в индивидуальные композиции и мини-инсталляции, постепенно заполняющие отдельные „Ящики Памяти“».
Кузьмин и сам не ожидал, какой живой отклик идея найдет у окружающих — стоило за полчаса родиться первому фрагменту стены, как все активно включились в игру: «Это удивительный эффект реальной партисипации, когда художественная акция захватывает даже тех, кто не имеет отношения к дизайну или искусству... Мы выстроили модель процесса, который продолжал и продолжает происходить уже без нас». Фактически стена стала заменой несостоявшемуся музею рыбозавода и в какой-то степени должна утолить жажду ностальгии местных жителей: «Порою нельзя сохранить ничего, кроме памяти, да и сама память, увы, конечна, — философски замечает Кузьмин. — Но можно сохранить образ Былого, его материальный след — и через художественную интерпретацию перенести его во времени. Может быть, это и есть Рай».
Рай, однако же, в итоге развернулся у пристани, где появилась инсталляция по проекту Николая Белоусова. Ее назвали «Трепет»: когда сидишь на огромной скамье и берешься рукой за одну из ее трепещущих «антенн», то ощущаешь вибрации от ветра и свою связь с небом (отчасти это отголосок того, что изначально Белоусов хотел сделать не скамью, а гигантские качели). «Это единственный объект из нового, специально привезенного материала, — рассказывает Александра Козак. — Потому что он о высоком, о звенящем. О новом вдохе после ада пожара и очищения».
«Райскую» инсталляцию, как и стену, достраивали еще на одном летнем мероприятии — слете молодых архитекторов. А «райский перформанс» во время фестиваля заканчивался в окружении кораблей, уже давно превращенных с помощью граффити в арт-объекты. Коптильню задействовали под Чистилище — без крыши, зато с выходом к воде: чтобы грешнику было сподручнее совершать путешествие в лодке Харона по Стиксу. Но то RADI SVETA — «в миру» Кондрашов размышляет о том, в каком захватывающем экшене может теперь сыграть роль чудом уцелевшая коптилка: «Может, сделать здесь дегустационный зал?».
Все-таки Рай
Магия «шамана Ку-Ку-Ко-Бе» (от имени этого собирательного персонажа Кузембаев, Кузьмин, Козак и Белоусов показывали арт-объекты Ольхона на фестивале «Зодчество») будто бы открыла прямой канал к древним как сам Байкал созидательным энергиям: со времени летнего воркшопа идей у хозяина «Порта Ольхон» хватает. «Мы считаем важной просветительской функцией этого места — показать, что можно сделать с абсолютно убитой территорией». В деревянном амбаре буквально за день заменили прогнившие бревна, постелили ламинат и устроили танцевальный зал: «Мы его переименовали из амбара в саунд-бар, — говорит Виктор Иванович. — Можно проводить здесь лекции, занятия йогой и т.д.»
Еще один неожиданный артефакт на территории — большой цирковой шатер, под куполом которого есть мысль сделать «самый большой глэмпинг в мире»: «Построим внутри в два яруса город, с лестницей и центральной площадью на арене, — получится многоэтажная юрта. А какой там красивый свет!»
Тем не менее, большую часть творческой составляющей Кондрашов планирует переложить на будущих резидентов: «Изменить среду обитания мне одному не под силу. Надо учиться заражать других».
В зараженных, кажется, дефицита не предвидится: «Для меня очевидной точкой единения и вдохновения является Байкал, — делится Александра Козак. — Невозможно приехать сюда и не влюбиться в этот идеальный пейзаж. А в расшатанном состоянии Вселенной, когда не понимаешь, что будет завтра, Ольхон — это прежде всего стабильность. И я поняла, что готова заниматься этим объектом просто потому, что мне там хорошо. Если почувствовать эту землю достаточно тонко и глубоко, то тебе воздастся сторицей».
Стабильность — именно то, чего, по всей видимости, хотят и местные жители — те самые, которые приходят на рыбозавод, как на кладбище. И хотя искусство никогда не ассоциировалось с чем-либо надежным и устойчивым, в «Порту Ольхон» это может случиться: арт-интервенция в прошлое окажется верным ориентиром на будущее, символом новой стабильности, нового гостеприимства и открытости миру.
Может быть, это и есть Рай.
