Дом Наркомфина: «Новый быт» на новый лад

Дом Наркомфина создавался как манифест эстетики авангарда, «освобожденного быта» и нового образа жизни, в которой есть место частному и общественному, — то есть всего того, из чего должно было складываться идеальное жилье нового времени. В советскую эпоху это так и не прижилось. Но после завершившейся в 2020 году знаковой для Москвы реставрации этот дом вновь стал живым, жилым и удивительно актуальным. Наверное, он наконец нагнал свое время.

От дома-коммуны к коммунальному быту

«Дом Наркомфина — настоящий культурный феномен», — считает Алексей Гинзбург, автор проекта реставрации и внук Моисея Гинзбурга, архитектора оригинального проекта. В нем действительно много смыслов, эстетических решений и инженерных инноваций, которые и сегодня кажутся остро современными — несмотря на то, что дом был завершен в 1930 году и с тех пор в мире изменилось очень многое.

Дом стал манифестом новой архитектуры, указанием, в каком направлении ей надо развиваться. Моисей Гинзбург много занимался вопросами альтернативной типологии жилой архитектуры, не раз поднимая эту тему в книгах 1920–1930-х годов, в частности, в программной работе «Жилище». Он искал образ дома для нового, глобально изменившегося мира, в котором есть место и для частного, и для общественного; в котором сама архитектура предлагает человеку больше раскрываться вовне, а заодно снимает с него большую часть бытовых проблем. И когда ему повезло реализовать свои теории в жизнь в новом образцовом доме — он построил не дом-коммуну, которыми в то время увлекались его коллеги, а дом коммунального быта. И это совсем другая история.

Моисей Гинзбург нарисовал картину идеальной новой жизни, в которой человек раскрыт обществу, а бытовые проблемы и связанная с ними суета уходят на задний план. Вытянутый светлый дом приподнят на ножки-опоры, чтобы не разрывать единое пространство сада. Внушительный и гордый, он похож на корабль, который плывет в светлое будущее. Здесь много красивых общественных пространств: большие коридоры и открытые лоджии, чтобы общаться с соседями; крыша-солярий с цветниками и шезлонгами; уютные уголки-гостиные на лестницах в торцах дома и даже удобные курилки со скамейками, чтобы больше времени проводить вне квартиры-ячейки. Для решения бытовых задач были созданы специальные службы: в застекленном объеме коммунального корпуса, связанном переходом с основным зданием, организовали помещение для детских групп, а наверху — столовую, чтобы «освободить женщину» от кухонных забот. Чуть подальше, в прилегающем парке, построили вторящее архитектуре основного дома отдельное здание самой современной прачечной, тоже легко приподнятое на ножках. Моисей Гинзбург видел здесь не только дом нового типа, но и «человека нового типа» — современного и не обремененного «низменными» заботами, у которого много свободного времени для отдыха и саморазвития.

Несмотря на большую роль социальных взаимодействий, заложенных в архитектуре дома Наркомфина, от логики дома-коммуны его отличает то, что здесь не отринуто частное: жить «новому человеку» предлагалось в двухуровневых квартирах — жилых ячейках с высокими светлыми гостиными, камерными спальными и собственными санузлами. Отвергая присущую советскому обществу усредненность и тягу к унификации, архитекторы спроектировали несколько вариантов ячеек для семей разного состава и образа жизни.

Так, три верхних этажа заняты двухэтажными квартирами-ячейками типа F площадью 37 квадратных метров, рассчитанными на проживание одного или двух человек. На их первом этаже располагалась гостиная, а на втором — спальня и санузел. В обоих концах дома размещены ячейки типа 2F (сдвоенный вариант квартир F). Помимо этого, в доме есть восемь квартир площадью 90 квадратных метров, которые задумывались как ячейки типа К — с коридором, кухонным уголком и гостиной на первом этаже, а также двумя спальнями и санузлом — на втором.

Побывавший в Москве в 1929 году Ле Корбюзье был глубоко впечатлен логикой планировок дома, его структурой и внешним обликом: многие из находок Моисея Гинзбурга затем легли в основу типологии современного европейского социального жилья, а сам дом Наркомфина стал одним из самых известных в мире примеров советской авангардной архитектуры.

Разрушенная мечта

К сожалению, заехавшая в дом номенклатурная элита не совпала с заявленным образом «нового человека»: довольно быстро выяснилось, что жить все предпочитают обособленно, сведя общение с соседями к минимуму (помня про репрессии 1930-х годов, их трудно в этом винить). Жители стали готовить и есть прямо у себя в ячейках на символичных мини-кухнях, и даже если пользовались столовой, то предпочитали уносить продукты с собой.

В итоге прогрессивный коммунальный блок оказался не востребован: сначала его приспособили под типографию, а затем под конструкторское бюро; витраж заменили стеной, а наверху сделали надстройку, разрушив позитивный и легкий образ как самого корпуса, так и того самого светлого будущего, в которое направлялся дом вместе со своими жильцами. Да и жилой корпус стал быстро меняться и обрастать мещанскими деталями: колонны, на которых дом так красиво парил над землей, обстроили, добавив первый этаж, а идущую вдоль нижнего этажа романтичную открытую галерею для совместного досуга и отдыха довольно быстро оборудовали под кладовки. Вдобавок во время планового ремонта в 1970-е годы дом закрасили безликой охрой, окончательно уничтожив его легкий графичный облик — белого корабля с черными тонкими рамами.

В таком виде здание простояло более 80 лет — без капитального ремонта и разумного содержания, пребывая в забвении и известное только в довольно в узких профессиональных кругах. К началу 2000-х состояние дома Наркомфина было настолько удручающим, что он вошел в список 100 памятников мировой культуры, находящихся под угрозой уничтожения (World Monuments Watch List of 100 Most Endangered Sites), который формирует некоммерческая организация World Monuments Fund.

Девелопер «нового типа»

Одной из главных проблем дома, как это обычно бывает, оказалась сложность с обилием собственников, но постепенно к 2010-м годам большое количество квартир консолидировалось в одних руках, и начались разговоры о том, что возможна реконструкция, хотя первое время у девелоперов дом вызывал интерес не столько архитектурой и историей, сколько удачным расположением в самом центре на Садовом кольце.

Только в 2014 году, после многочисленных смен владельцев, выкупа у Москвы ее доли квадратных метров, нереализованных прожектов, в том числе по переустройству дома в отель, эпохи креативных кластеров и творческих арендаторов, включая студию антигравити-йоги на крыше, пришло время для серьезной реставрации, которой занялись девелоперская компания «Лига прав» во главе с Гарегином Барсумяном и архитектурное бюро «Гинзбург Архитектс» под руководством Алексея Гинзбурга.

«Когда я впервые увидел это здание, я понял, какой огромный у него потенциал, необыкновенные пространства, планировки, и что его надо, конечно, восстанавливать только в первоначальном виде, в виде жилья, — рассказывает Гарегин Барсумян. — А вот масштабов работ и вложений мы заранее предусмотреть не сумели — у нас, да и практически ни у кого в стране, еще не было опыта научной реставрации памятника конструктивизма».

Замечательным образом выкуп дома совпал с подъемом интереса к русскому авангарду. С одной стороны, популяризации дома Наркомфина способствовали его творческие арендаторы последних лет, в частности, создатели экскурсионного бюро «Москва глазами инженера», которые снимали одну из ячеек и активно водили по дому экскурсии. С другой стороны, в целом в России вырос интерес к эпохе конструктивизма и авангарда как к периоду уникального вклада страны в общемировое искусство. Недаром авангард стал одной из ведущих тем церемонии открытия Олимпиады в Сочи, которая состоялась как раз в 2014 году.

И получилось, что за реставрацией еще недавно заброшенного и почти забытого дома довольно большое количество людей стало следить с пристальным вниманием. Важным стало сделать ее на высоте. «Мы начали уникальный девелоперский проект, где главной особенностью, главной „фишкой” стала образцовая реставрация. Она же сработала лучше всякого маркетинга и рекламы», — говорит Гарегин Барсумян.

Воссоздание духа времени

Руководить проектом реставрации был приглашен Алексей Гинзбург, внук архитектора, который и до этого два десятка лет изучал дом и готовил проекты по его восстановлению. Архитектор и девелопер оказались на одной волне, и хотя процесс реставрации был долгим, сложным и затратным, Алексею в большинстве случаев удавалось Гарегина пойти по выбранному им пути научного подхода. О нестандартной для московских девелоперов стратегии, когда на первый план вышло качество реконструкции, говорит, например, одобренное Барсумяном решение снести все поздние пристройки и раскрыть опоры, на которых «парит» жилой корпус. Сделав это, девелопер лишился пары сотен квадратных метров, которые перед этим были выкуплены им у города, но зато вернул дому оригинальный уникальный облик.

«Для меня была очень важна не только реставрация формы этого здания, но и демонстрация его актуальности, восстановление его функционального значения в том виде, каким дом был задуман изначально», — поясняет Алексей Гинзбург.

В первую очередь он занялся конструктивными решениями Сергея Прохорова — великолепного инженера, современника Моисея Гинзбурга, — полностью восстановив их по оригинальным планам. Прохоров был абсолютным новатором для своего времени, он придумал «блоки Прохорова» — пространства в межквартирных и межэтажных перекрытиях, в которых проходили канализационные, водосточные и вентиляционные каналы. Здесь же во время реставрации проложили новейшие системы кондиционирования. «Мы делали научную реставрацию и одновременно современный жилой дом, для меня это было принципиально, — говорит Гарегин Барсумян. — Сегодня без системы кондиционирования комфорт немыслим. Но при этом нигде вы не увидите блоки кондиционеров: они не уродуют фасады, как повсеместно в Москве, их не видно на крыше. Все спрятано».

Важным достижением реставраторов стала восстановленная система сдвижных окон. Архитекторы заново отлили железобетонные неподвижные рамы и отреставрировали уцелевшие подвижные деревянные, и все это сложилось в аутентичную ленточную систему остекления, задуманную Моисеем Гинзбургом. «Мы законсервировали сохранившиеся исторические фрагменты и сделали реплики по старым технологиям. Мы постарались передать дух времени во всей его подлинности», — рассказывает Алексей Гинзбург.

Был полностью восстановлен в первоначальном виде коммунальный блок: снесены поздние пристройки и возвращен огромный, связывающий дом с парком, витраж. «Этот витраж — показательный пример того, насколько мы не понимали, с чем связываемся, когда начинали проект. Бюджет на реставрацию витража в первоначальном виде, который мы подавали в банк, был около 2 миллионов рублей. На деле же это вылилось почти в 15 миллионов», — признается Барсумян.

Жилые ячейки

Девелопер и руководящий реставрацией Алексей Гинзбург сошлись во мнении, что новые жители должны въезжать в полностью готовые интерьеры, добавляя в них только мебель и декор, чтобы максимально избежать самодеятельного дизайна, который снова разрушит целостность здания.

Алексей настаивал на том, что надо восстановить и оригинальную колористику жилых пространств, которая здесь была достаточно сложной и разнообразной. Моисей Гинзбург совместно с профессором школы Баухаус Хиннерком Шепером исследовали влияния цвета на восприятие человеком жилого пространства, и ячейки были окрашены по-разному, причем достаточно насыщенными цветами, что удалось выяснить в ходе научного исследования слоев краски.

«Мне хотелось сделать цветовую реставрацию в каждой квартире, — говорит Алексей, — но с девелопером мы согласились на том, что аутентичную колористику восстановят только там, где ее одобрят новые покупатели». Таких апартаментов оказалось меньше трети, остальные «жилые ячейки» сделали в нейтральной белой гамме, повторяющей оригинальный цвет фасада (на самом деле, это не совсем белый, а сложный сливочный оттенок). В полностью готовых квартирах появились современные кухни, санузлы с оригинальной метлахской плиткой, а также система «умный дом». 

«Новый человек» нашего времени

Задуманный Моисеем Гинзбургом и Игнатием Милинисом «новый быт для нового человека», похоже, опередил свое время, но оказался удивительно актуальным сегодня. Дом Наркомфина буквально предвосхитил то, что стало таким модным в последнее десятилетие: двухуровневые квартиры, наполненные светом и воздухом двусветные гостиные, обилие общественных пространств в доме, эксплуатируемая кровля, цветочные ящики у каждого окна на восточном фасаде (привет зеленому строительству) и минимализация быта — сегодня целая прослойка людей в лучшем случае завтракает дома, а для всего остального есть рестораны, кафе и бесчисленные доставки. А уж прачечной и химчисткой пользуются, наверное, все.

Восстановленный коммунальный корпус, как и отреставрированный корпус прачечной, быстро нашли своих арендаторов (пока их официально не представили, и нас просили не называть) — здесь будет модная культурная инициатива и общепит, совсем как «завещал» Моисей Гинзбург.

То, что дом более чем современен по сегодняшним меркам и что он наконец дожил до своего «нового человека», отлично иллюстрирует тот факт, что все квартиры были распроданы буквально на старте проекта, что стало приятным сюрпризом для девелопера и архитектора реставрации. Еще большим сюрпризом стал портрет покупателя.

«Я был уверен, что квартиры в этом доме с историей будут покупать условно коллекционеры современного искусства, но реальность нас удивила», — рассказывает Алексей Гинзбург, который лично познакомился с каждым из новых жильцов дома. Квартиры здесь купили модные молодые люди, которым нужна небольшая студия в центре (как Гинзбург предвосхитил тему студий!), обеспеченные эстеты и поклонники авангарда, достаточно демократичные семьи, которые брали «ячейку» в ипотеку, и даже семьи с маленькими детьми.

«Любопытно, как дом и его история влияют на жильцов. Даже те, кто не знал ничего об авангарде и просто покупал удачно расположенные жилые метры, прониклись его идеями, активно их изучают и любят», — говорит Алексей. Только в четырех квартирах случился «дизайн» с приглашенными дизайнерами, которые сильно изменили образ и дух жилых ячеек и которых так боялся Алексей Гинзбург. Но по меркам Москвы это прекрасная статистика. Тем более примечателен тот факт, что одна из переделанных квартир в итоге оказалась на вторичном рынке, и новый покупатель пришел к девелоперу с просьбой вернуть ему аутентичный образ ячейки.

«Мы очень довольны, что показали, что архитектуру той эпохи вполне можно использовать и восстанавливать даже в рамках коммерческого проекта», — замечает девелопер Гарегин Барсумян. Он, кстати, уже присматривает «в дело» новые полуразрушенные дома конструктивизма, которых в Москве, увы, еще очень много.