Дополненная реальность Александра Константинова. Штриховка к портрету
Он родился 14 декабря, холодной зимой 53-го, и сегодня Александру Константинову исполнилось бы 67 лет. Но год назад он ушел — на взлете, на вдохе, с занесенным над белым листом карандашом. Однако для тех, кто был знаком с его творчеством, он продолжает дополнять и трансформировать собой культурный ландшафт — точно так же, как всегда дополняли окружающую действительность Константиновские работы. Вспоминаем о художнике вместе с его друзьями и коллегами.
Одни считают его человеком своей эпохи, другие — определенно ее опередившим. Даже в чисто архитектурном аспекте Константинов успел охватить довольно солидный типологический пласт — от виадуков и автобусных остановок до электростанций и парков. А сколько было художественных проектов! — только в википедии перечислены 32 выставки, из которых 15 — в Европе и США, а произведения художника хранятся в коллекциях Третьяковки, Пушкинского, ГЦСИ, Царицыно, музеях и галереях Берлина, Дрездена, Мюнхена, Вены, Люксембурга и Бостона.
Последние годы у Константинова вообще получились ярко выраженными трансконтинентальными: парки в России и Массачусетсе, целый ряд реализаций в Люксембурге, большой социальный проект в Японии. Жил он тоже на два мира — то в Нью-Йорке, то в Москве, и до последнего был в отличной форме: зимой каждую неделю катался на коньках, а летом на роликах. Мог проплыть много километров — и еще больше пройти (например, он вспоминал, что во время авторского надзора в Сокольниках приходилось вышагивать до 30 км за день).
Евгений Асс, архитектор, ректор Московской архитектурной школы МАРШ:
«Саша был выдающимся архитектором. Главное его достоинство в том, что он не был профессиональным архитектором, обученным готовым приемам, правильным решениям и условностям профессионального поведения. Архитектура просто жила в нем, проходила через него и воплощалась в самых разных формах. Он был бесконечно свободен в своих архитектурных опытах. Он делал такие вещи, о которых выпускник архитектурного института не мог и помыслить. Его гениальные рисунки таблиц и формуляров, по качеству достойные средневековых мастеров, превращали их в моем воображении в строгие планы кафкианских замков. Они естественно перерастали в гигантские сетки, которые, будучи одновременно и чертежом, и завершенной формой, взрывали традиционные представления о фасадах. Его небольшие скульптуры, напоминающие макеты несбывшихся построек, задавали новый вектор формальным поискам. Все, что он делал, было вызовом архитектурному канону, даже тогда, когда он осознанно эксплуатировал этот канон. Саша показывал, как избавиться от профессиональных предрассудков, и для меня это очень важный урок, за который я ему бесконечно признателен».
При всей своей любви к четкости и линейности, Александр Константинов в целом не признавал границ, пределов и очерченных рамок — особенно перед лицом творчества. Архитектор, художник, скульптор, математик — нельзя сказать, что одно из этих начал в Константинове превалировало, скорее они непрерывно влияли друг на друга. Более того, казалось, что трактуя границы как некую прореху в ткани реальности, он сознательно и старательно их не стирал, но «заштриховывал», дополнял действительность так, чтобы она обретала даже не третье, а какое-то четвертое измерение. «Для меня это рисунки – рисунки на деревьях, траве, на городе, на небе. Такое рисование доставляет ни с чем не сравнимое ощущение свободы…А их [рисунков] присутствие обостряет критический взгляд на реальность, на самого зрителя, на его место в этом мире», — говорил он в одном из интервью по поводу своих пространственных инсталляций в городской среде (да-да, первая граница, которую Константинов «заштриховал», — это граница между городом и музеем). Сам Александр, впрочем, предпочитал называть эти инсталляции — постройками: «Дело даже не в масшстабе, а в стратегии самого произведения... Все-таки слово “инсталляция” говорит о том, что это произведение изобразительного искусства…, а то, что делаю я, ближе к задаче архитектора: именно архитекторы делают павильоны, которые, может, и не являются функциональными, но изменяют пространство».
Илья Заливухин, архитектор-градостроитель, «Яузапроект»:
«Саша — гений. Это стало понятно, начиная с нашего первого знакомства 10 лет назад. Это сразу чувствуется. Полное доверие и понимание. Мне очень хотелось, чтобы мы с Сашей поработали вместе над значимыми городскими проектами. Тогда мы начинали делать стратегии развития парков Сокольники, Измайлово и Фили. Много Сашиных идей было реализовано в Сокольниках в 2011 году. Дальше было наше сотрудничество над фасадами реализованного проекта в центре Обнинска и парковых территорий. Для меня Саша был и останется другом, партнером и учителем, с которым легко, интересно и понятно. Его работы гениальны, и поэтому являются частью мирового искусства, для которого не существует условностей и границ».
С архитектурой все творчество Александра, будь то вещь функциональная или просто «изменяющая пространство», изначально роднят и избранные им «жесткие» художественные техники, благодаря которым родился особый, «гравюрный», как он сам говорил, пластический язык. Чего только стоят «пространственные рисунки», созданные «штриховкой» скотчем по пластику! Или более «капитальная» версия — алюминиевые ламели, в которые Константинов «оборачивал» целые дома и — в одном из последних проектов — автобусные остановки в японской провинции Сузу: «Мой взгляд на будущее пронизан скептицизмом, а на настоящее — иронией. Я не стремлюсь изменить мир, а лишь дополняю его заведомо бесполезными конструкциями», — говорил он с той самой иронией к себе настоящему. Так что не следует понимать ее буквально: под бесполезностью имелась ввиду лишь определенная временность этих конструкций; польза же от взаимодействия с «постройками» Константинова — самая непосредственная, когда даже неподготовленный зритель реагирует и откликается на то, «что хотел сказать художник». Собственно, эта дихотомия обращения к зрителю сразу на двух полярных уровнях — бытовом, повседневном и более сложном, интеллектуальном — можно считать еще одним важным принципом Константиновского художественного метода.
Нико Энгель, архитектор, Architecte associé chez Beng:
«Между искусством и архитектурой или между архитектурой и искусством? Именно в этой фразе во всей полноте раскрывается диалектика работы Александра Константинова,осуществляемая совместно с бюро BENG в Люксембурге в течение многих лет. Это тот случай, когда искусство покидает рамки привычного и оказывается неотъемлемой частью места и пространства; когда взаимодействие между художником и архитектурой становится основой интервенции.
Для меня как архитектора диалог с Александром был игрой, в которой навыки одного смешивались с навыками другого и при этом стиралась граница между искусством и архитектурой. Монументальные объекты, фасады и объемы Александра являются не только неотъемлемой частью здания, но, прежде всего, художественным вмешательством, добавляющим в построенное пространство символику и историю, характерные для этого места.
Его работы содержат скрытое сообщение, невидимое и нечитаемое напрямую. Как только скрытый смысл раскрывается, место становится уникальным для каждого человека, пробуждая ощущения и воображение при каждом его посещении. Симбиоз между искусством и архитектурой преисполнен смыслом и переживанием, и это сосуществование пропитывает контекст всех наших объектов, сделанных совместно с Александром — 20 проектов на протяжении последних 15 лет. И вот такого важного собеседника и художника я вдруг потерял.
Мы проводили долгие вечера вместе, объединяя наши два мира, такие похожие и такие же разные, как искусство и архитектура и как наши две страны — Россия и Люксембург. Со смертью Александра я потерял не только человека и коллегу, но и того, кем он стал в процессе всех наших совместных проектов: Друга».
Это такое «дополнение через импорт», которое в интервью «Проект Россия»-51 с темой «Простота» Александр описывает так: «Первый аспект — это желание постройки быть узнанной любым прохожим, не обязательно обремененным грузом каких-либо знаний. Такой примитивный подход является чем-то вроде легенды резидента, действующего под прикрытием на вражеской территории.. единственное требование к ней — простота. Второй аспект — это обращение к внутренней природе восприятия, к ландшафту, в котором прохожий рассматривается как существо интеллектуальное. С помощью архитектуры такой ландшафт наполняется ссылками на продукцию высокоорганизованной человеческой деятельности. Это своего рода импортирование, перенос в физическое трехмерное пространство идей, место которым на бумаге или пергаменте. И не так важно, что именно указано в таможенной декларации — исторический факт, музыкальная фраза, гравюра, четверостишие или философская категория. Важен сам факт импортирования… Думаю, что тяготение архитектуры к символизму, обусловлено острейшим дефицитом в современном обществе интеллектуальной составляющей. Архитектура — самое публичное из искусств — пытается этот дефицит восполнить».
Архитектура Константинова — тоже восполняет и дополняет, но не через простейшие архитектурные формы или расхожие цитаты из прошлого, а через где-то даже сакральные смыслы, понятные каждому: так, электростанция по его совместному проекту с BENG воспринимается горожанами как церковь, а автобусные остановки напоминают о природных стихиях и генерируют образы ветра, дождя и тумана. В то время как искусствоведы считывают еще с дюжину цитат и сравнивают автора то с Христо, то с Бюреном, то с Мондрианом. Так или иначе, главную декларируемую им ценность можно было бы вписать в клятву Гиппократа от архитектуры, если бы таковая существовала: «Создать для него [человека] достойное пространство, предначертанное взглядом на современность, — вот это действительно цель».
Александр Пономарев, художник:
«Он был моим другом и действительно абсолютно уникальной личностью: думаю, такое было возможно только в позднесоветское и раннероссийское время — чтобы одновременно быть и архитектором, и художником, и скульптором, и математиком. И хотя он был востребован и в России, и на Западе и успел сделать много проектов и выставок, потенциал его был таким мощным и великим, что, кажется, еще бы тратить и тратить.
Меня всегда удивляла его дисциплинированность и организованность. Он мог работать даже в небольшом пространстве и содержать его в идеальном порядке. Хотя именно эта четкость и структурированность давали ему возможность проектировать очень многие вещи самому и создавать художественный жест такого качества, который поражает и вызывает восхищение. Среди художников талантливые лирики-минималисты, работающие с такой точностью, встречаются крайне редко.
На памятной выставке на АРХ Москве, которую мы с Алексеем Козырем задумали вместе с женой Константинова Натальей и дочерью Юлией, нам показалось очень важным представить его как человека, который создал некий пластический стиль. Хороших художников много, хороших архитекторов тоже, а вот людей, способных дойти от маленького графического рисунка до большой архитектуры — очень мало, Мондриан, например. Поэтому мы посчитали необходимым в контексте этой выставки широкими мазками наметить все Сашины умения и возможности. Там были и графика, и световые панно, и художественные и архитектурные проекты в единой композиции, расположенные подобно линейкам и формулярам, которые Константинов так любил и часто использовал в своем творчестве. В результате внутри экспозиции возникало некое пластическое напряжение. И, судя по отзывам друзей и коллег, выставка стала для многих открытием и первой возможностью комплексно посмотреть на то, что сделал Саша. Но, конечно, я мечтаю сделать гораздо более масштабную выставку творчества Константинова: со скульптурой, архитектурой, живописью, графикой, мыслями. Чтобы закрепить тот след, который этот человек с необыкновенным возрожденческим качеством личности оставил в российской культуре».
И очень символично, что первая выставка памяти Александра состоялась в этом году на АРХ Москве: мало того, что общая тема фестиваля звучала как «Архитектура — искусство», — так случилось, что многие видели Константинова последний раз именно на предыдущей АРХ Москве в «Манеже», в середине мая 2019 года, за несколько дней до внезапного ухода, о котором тогда никто не подозревал. Встретиться с ним чуть больше года спустя и открыть с новой стороны (кураторы экспозиции и члены семьи Константинова постарались представить его творчество во всей многогранности), было настоящим чудом. Эта публикация — попытка еще раз вспомнить Александра, как человека и художника с большим сердцем. Благодарим за помощь в ее подготовке дочь Константинова Юлию, жену Наталью, Евгения Асса, Александра Пономарева, Алексея Козыря, Илью Заливухина, Николая Малинина, Нико Энгеля и всех тех, кто, как и мы, хранит память о нем.
Николай Малинин, архитектурный критик:
«Каждый, кто будет писать о Константинове (а таких будет много), обязательно будет мучаться вопросом: кем же он все-таки был — художником, архитектором, скульптором? Это упоительная головоломка, но это все же часть уходящей парадигмы, а мне кажется, что Саша больше принадлежит следующей эпохе. И вот почему. Как-то мы так привыкли считать, что большой художник — это необязательно хороший человек. А чаще даже и полагается быть ему не им. Но он же «иначе» мал и мерзок. И за это «иначе» все прощаем. Понятно, что корни этому — в не слишком божественной природе творческого акта, предполагающей за актором дух мятежный и свободный. Но и тоска от этой привычности — ничуть не менее острая: ну почему нельзя просто ФСБ поджечь, почему надо еще коллег избить и понасиловать? В этом смысле Константинов воплощал какой-то совершенно иной, будущий, наверное, тип художника. Ни разу в жизни, нигде и ни от кого не слыхал я о нем нехорошего слова. И сам всякий раз поражался его мягкости, доброте, широте, заботливости, чуткости... Казалось бы, «хороший человек — не профессия», но в Сашином случае это становилось не просто принципиальным, а основополагающим. Потому что и все его искусство было таким же — добрым, мягким, чутким. Собственно, нежность он и возвел в прием. Все его прикосновения к миру — к городу ли, к природе ли — исполнены этой деликатности. Это именно что прикосновения: мягкие, быстрые, короткие. Неслучайно часто это штриховка — привычное движения руки художника. Но, перенесенное в объем и измененное в масштабе, оно становится чем-то сказочным, волшебным: сначала художник заштриховал дерево, потом стену, потом дом. Тут вроде бы сразу вспоминается Бюрен, но у Константинова совсем нет его маниакальности. А в работах с большими объемами всплывает Кристо, но совсем без его амбициозности… То есть даже фирменных (и, казалось бы, неизбежных) недостатков больших художников Константинов себя старательно лишает. И именно эта предельная этическая чистота делает его художником не современным той современности, которую определил ХХ век со всеми его безобразиями. Саша — очевидно художник будущего, когда «новая этика» восторжествует повсеместно».
Подготовила Юлия Шишалова
В статье использованы материалы интервью Александра Константинова для портала Art&Houses, журнала МОНИТОР #34 и «Проект Россия»-51