Имажинерия хрупкости и ее разоблачение. Выставка Александра Пономарева «Я безумен только в норд-норд-вест» в Третьяковской галерее

Художник в очередной раз показал, что он вне шторма, ветра и прочих стихий, а также вне времени и пространства. Что невозможное возможно — просто воображению нужна вдохновленная им технологическая опора. Что творчество — это вечное движение вперед. И что искусство — это истинная пятая власть, которая меняет все.

Выставка страстного мореплавателя и художника («искусство — прибежище страждущих») на территории Третьяковки — вторая в истории. И то, что в этот раз она разместилась именно в Инженерном корпусе — не иначе как указующий перст судьбы (хотя к стрелке компаса у Пономарева определенно больше доверия). Дело даже не в том, что она открывалась параллельно с выставкой мариниста и пейзажиста Александра Боголюбова, проходившей здесь же (тем более, что та закончилась еще в январе, а выставку Пономарева продлили еще почти на два месяца). Дело в том, что таким образом как будто подчеркивается важность инженерной составляющей в творчестве художника — а она и впрямь имеет критическое значение.

Даже не инженерия, а «имажинерия», от английских слов «image» и «engineering»: 70 лет назад этот термин придумал Уолт Дисней для воплощения в жизнь своих фантазий в виде парков развлечений. Сегодня же оно на устах представителей всех художественных профессий: это значит не просто вообразить что-то невероятное, но и придумать, как это реализовать. И уж в этом Пономареву нет равных: «У меня всегда была репутация человека, который может сделать то, чего не может сделать никто».

Он заставляет корабли летать («Летучий корабль», 2018) и «голосить» в пустыне («Голос в пустыне», 2014); острова — исчезать («Майя. Потерянный остров»), а подводные лодки и болиды — бесконечно погружаться и всплывать («Память воды», 2002, в Центре Жоржа Помпиду и Музее науки Парижа, и «Формула» в рамках проекта «Один из тысячи способов победить энтропию» на венецианской биеннале искусства, 2011). Энтропии он при этом совершенно не сопротивляется: неопределенность для него — процесс, интересный для изучения и фиксации; часть океана образов, в котором плавает и черпает вдохновение каждый художник; еще одна свободная стихия, которой он умеет управлять так же ловко, как собственным безумием.

Пономарев — человек Возрождения. Это значит, что он чувствует единение всего со всем. В том числе и себя — со всем миром или, если хотите, мировым океаном. Любопытно, что почти параллельно с английским понятием «имажинер» родилось и аналогично звучащее французское (l’imaginaire). Правда, у социолога Жильбера Дюрана оно означало процесс, состоящий из воображаемого, воображающего, воображения и самого процесса воображения одновременно. Но та специфическая реальность человеческой души, которую таким образом описывает Дюран, — не есть ли генеративный результат океанического чувства, фигурировавшего в письмах Ромена Ролана к доктору Фрейду, — и столь любимого для упоминания в описании своего самоощущения у Пономарева?

В этом смысле «кабинет чудес» с ретроспективой работ, занимающий центральную часть первого зала выставки, кажется кунсткамерой, где в нишах в качестве экспонатов выставлены фрагменты «имажинера» Пономарева — и они же проводники в этот «имажинер». Подходишь ближе к любому из воссозданных макетов прошлых инсталляций (большинство из них сами по себе — невероятные симбиозы образности и технологии) — и будто бы погружаешься в «омут памяти» — одно из чудес кабинета другого волшебного персонажа, профессора Дамблдора, наставника Гарри Поттера. В омут прямо из головы профессора помещались воспоминания, и тот, кто потом их вылавливал, становился одномоментно участником, зрителем и сопереживателем конкретного события. Так и здесь: даже человек, видевший работу Пономарева на фото, видео или даже лично, смотрит на нее по-новому — взглядом и автора, и наблюдателя.

Есть, впрочем, и совсем новые проекты, 2023 года. В них еще одну свою стихию-побратима — ветер — Пономарев трансформирует в звук. В Японии 18 струн, натянутые на 21-метровую мачту, резонируют через старые бочки от саке. Тростниковые шапки точно такой же формы, как бочки (назывались «тенгай»), носили буддийские монахи пустоты, играя на флейте сякухати и постигая дзен. К слову о мистическом управлении стихиями: в январе 2024 года в городе по соседству с местом, где установили инсталляцию, случилось сильное землетрясение. Однако «Тенгай» устоял и продолжил звучать.

«Стихии неуправляемы и не имеют зрения. Художник свободных стихий дает им прозреть».

Другая недавняя работа создавалась для Камчатки — из старых винтов от подводных лодок. Моторный винт для подлодки — как сердце или душа: один не похож на другой, «при жизни» конструкция засекречена, а после его никогда не выбрасывают. Лодки уже нет — а винт есть. И звучит он по-особенному, если сыграть.

Александр Пономарев «сыграл» ветром, дующим с Тихого океана: «Карильон Тихого» с его помощью напевал мелодию в честь тех, кто с моря так и не вернулся. Такое вот колесо Сансары.

Дарить вторую жизнь, второе дыхание и второе зрение — «бинакулярные глаза», как говорит сам художник, — Пономареву не впервой. В 2007 году он проделал это с пациентами парижского госпиталя Салпетриер, подключив телевизионные экраны в их палатах к гигантскому перископу, который установили в соборе Сан-Луис и который транслировал его сакральные фантастические пространства. «Художник как подводная лодка, — рассказывает Александр. — Мы всегда погружены в глубины океана. Всплывешь иногда, посмотришь в перископ — и опять работать». А когда художник всплывает — нам, простым смертным, как лежачим больным в Салпетриере, удается на миг заглянуть в его перископ и прикоснуться к прекрасному, волнующему и волнующемуся — ибо оно океанической природы.

И вот из-за наличия как будто множества таких «перископов», в которые можно заглянуть; из-за нескольких «точек входа» (или выхода?) в мир художника, драматургия нынешней выставки разительно отличается от той, что прошла в 2022 году в Музее Москвы. Там Александр Пономарев был буквально «без берегов»: ты плыл вместе с ним на неведомом судне, взирая через окошки-иллюминаторы на плоды его воображения и восхищаясь их непостижимостью так же, как любым таинственным явлением природы. Тогда Пономарев виртуозно «симажинировал» именно странствие зрителя.

В Инженерном корпусе Третьяковки тот же зритель твердо стоит на ногах, лишь иногда «заныривая» в чертоги разума и души творца-путешественника. Отступив на шаг от «кабинета редкостей» (а обрамление из корабельной стали делает их эфемерность и ценность практически видимыми), можно пройтись по галерее путевых заметок на полях географических карт, или проследить этапы рождения проектов в ручных эскизах.

Возникает ощущение, что, может, художник наконец решил сделать перерыв, остановиться, вылезти на берег, упорядочить воспоминания и сувениры из прежних путешествий. Тем острее чувствуется напряжение, моментально пронизывающее при попадании в зал номер 2. Когда понимаешь, что если кто и остался на берегу, то лишь ты, приземленный наблюдатель. А у Пономарева если и может быть break, то только break-art, а точнее, по меткому выражению иностранного критика, — wreck-art (от wreck — «кораблекрушение»): это когда обломки затонувших кораблей — как те винты от подводных лодок — художественным жестом возвращаются в культурное поле; это как сам Пономарев, вынужденный уйти из мореходства и когда-то буквально выброшенный на берег, год за годом через творчество возвращает сам себя в океан еще более всеобъемлющий — метафизический.

В японском языке для нашего статичного бренного мира есть слово «мюджи». Художники же предпочитают «укие-э» — мир плывущий, ускользающий, переменчивый — и одновременно цельный. Ухватить его и запечатлеть, зафиксировав кусочек в мире бренном, — то, что и пытается обычно сделать творец.

Однако стеклянный корабль Пономарева — огромный, невозможный, длиной 15 метров, из нескольких секций по 500 кг, каждая из которых «явилась» в музей, пройдя мимо «Явления Христа народу», — это корабль-призрак. Он словно так и остался в том, другом, плывущем мире, и по «морю» из битого стекла между двумя мирами проходит до боли осязаемая граница.

«Стекло — материя, которую приручил человек в память о могучей водной стихии, царящей на нашей планете и внутри нас. Его оптика преломляет лучи от всех измерений и искривляет время и пространство».

Время и пространство искривились. Мы остаемся тут, а Пономарев — уже там. Хочется крикнуть, как когда-то в Сахаре он «возопил» капитану «Конкордии»: «Vada a Bordo!..». Вот только он — на борту, а мы — за бортом. Александр Секацкий, философ и давний друг художника, пишет в аннотации к выставке, что «корабль чистого стекла знаменует собой согласованность и содружество стихий» — и это лишь подтверждает догадку о потусторонности. Поскольку с «бренной» стороны никакого согласия быть не может. Только хрупкость и неустойчивость: одно неверное движение — и все превратится в те самые осколки бутылочного стекла.

Впрочем, надежда есть: внутри разбитого сосуда может оказаться одно из тех пономаревских посланий, которые он когда-то через бутылочную почту щедро рассыпал прямо в середине Атлантики: «Ну наконец-то мы с тобою встретились...» И адрес, и телефон.

И что еще, скажите, как не искусство, способно вот так разом перевернуть все с ног на голову? Когда брутальное и прочное оказывается символом преходящего, а прозрачное и призрачное — манифестом прорыва в «укие-э» и, по собственному выражению Александра, «стабильного интеллектуального курса»?..

В нем Пономареву и правда не откажешь. В 2017 году он придумал Антарктическую художественную биеннале — и 100 художников, философов и исследователей действительно высадились в Антарктиде и, слившись с ее «плавучим миром», вместе пережили незабываемый опыт.

А в 2023 году Александр предложил новую идею: провести международную биеннале современного искусства ARCTIC BIENNALE. Сегодня Арктика снова стала объектом интереса и изучения; планируется строительство новых и развитие существующих поселений. Но ключом к освоению Крайнего Севера — и в этом Пономарев убежден — должна стать культура и эстетизация среды обитания.

Доказательством того, насколько он прав, служит факт, что идею биеннале поддержали на высшем уровне в данный момент готовится большая междисциплинарная экспедиция.

Так что метафорический «стеклянный корабль» всевластного и всемогущего искусства продолжает идти к своей цели, даже если это кажется невероятным и безумным. От чуда к чуду и от бесконечности в бесконечность.

Выставка продлится до 17 марта 2024 года включительно. Но и после, надеемся, ветер и курс останутся прежними.