KATARSIS architects: «Пусть это будет грандиозный пожар, который запомнится надолго!»

Петр Советников и Вера Степанская — о том, как спроектировать огонь, может ли случиться коллективный катарсис, существует ли «санкт-петербургский стиль» и о чем мечтают все архитекторы

ПР:
В интервью «Проект Балтия» вы довольно подробно описываете историю создания: знакомство в Академии, конкурс «Петербургский стиль». Но интересно, почему именно этот конкурс вас объединил? Чем вас обоих привлекла его тема? Позже вы также принимали участие в конкурсе «Петербургские фасады» — можете рассказать подробнее о ваших проектах для обоих этих конкурсах? Существует ли «петербургский стиль», который можно было бы экстраполировать на весь город? Или речь только о какой-то его части? В чем заключается локальная идентичность Санкт-Петербурга? И существует ли, на ваш взгляд, петербургская архитектурная школа?

KATARSIS:
Нас объединил не конкурс, а схожее отношение к творчеству, взгляды на архитектуру и не только. Что касается самого конкурса, нельзя сказать, что его тема нас увлекла с самого начала — скорее даже наоборот, она показалась нам несколько странной. Именно потому, что мы уверены — никакого петербургского стиля не существует. Есть удивительное наслоение архитектуры различных эпох, со своими закономерностями и характерными морфотипами. И все это в комплексе составляет ансамбль — со своими причудами, но потрясающе гармоничный. Это все гораздо более тонкие и интересные вопросы, связанные с ювелирной работой с контекстом.

Но ведь дело в том, что конкурс — это всегда лишь легальный предлог решать свои творческие задачи, по крайней мере, для нас. В преддверии работы над конкурсными участками (их было два), мы сделали большое исследование, суть которого была в выявлении проблем новых районов и их идентификации на всех возможных уровнях. То есть мы постарались найти смысл существования этих территорий, вспомнить их забытые имена, их историю, сюжет, обратились к природному контексту. И только после этого перешли непосредственно к данным участкам, которые, таким образом, приобрели контекст и стали для нас пилотными. Этот была большая работа, которая нас многому научила. Были сделаны определённые выводы, и стало возможным двигаться дальше.

Задача конкурса про фасады вообще вызывала недоумение, так как там предлагалось на основе типовой секции, жуткой конфигурации с нелепыми планировками придумать некое фасадное решение (не меняя при этом планы), которое, вдобавок, можно распространить на весь город. Звучало пугающе! И наше конкурсное предложение было абсолютно вопреки поставленной задаче, и, судя по тому, что проект получил первое место, члены жюри относились к такой постановке вопроса не менее скептически. Нам было важно противопоставить что-то максимально строгое и сдержанное тому разноцветному, бессмысленному, бесчеловечному, абсолютно потребительскому безумию, которое сегодня нас окружает. Именно поэтому мы обратились к советской архитектурной традиции, где, как нам кажется, есть, чему поучиться. И когда мы сами себе таким образом поставили задачу, главными вопросами для нас стали пропорции, тектоника, плоскость и фактура стены, масштаб — в общем, то, что и должно составлять главный круг архитектурных задач. Мы, конечно, полностью поменяли планы, предложили минимально возможную этажность и максимально возможную высоту потолка. Получилась вещь абсолютно неприемлемая для рядового девелопера — но что поделать.    

Естественно, ни это решение, ни какое-либо другое нельзя распространить на весь город. А петербургская школа есть. Сегодня ее не видно, потому что она скрывается. Она вернется, когда у общества поменяется отношение к самому себе — к городу и к человеку, в нем обитающему.

ПР:
В том же интервью вы упоминаете, что архитектура — искусство благополучия, а кризис для нее оборачивается руинами. Но разве не служил кризис в целом ряде случаев, напротив, стимулом для архитектурного прорыва? Особенно ярко в истории проявляет себя кризис жилья или же кризис, возникающий после разрушительных стихийных бедствий. Взять хотя бы так называемый «сейсмический модернизм» Ташкента. Может, выдающаяся архитектура без потрясения как раз таки невозможна? С чем интереснее работать именно вам — с проектами, претендующими на решение сверхзадач, или теми, которые ближе к рядовому «благополучию»?

К:
Говоря про сейсмический модернизм или, например, здания Ле Корбюзье — это вопрос отношения к такой архитектуре. В каком-то смысле это прорыв, в каком-то трагедия. А что вообще такое благополучие? Разве может быть массовое благополучие? Или коллективный катарсис? Нам ближе решение сверхзадач, но не тех которые связаны с массовым домостроением, или претендующих на то, чтобы сделать всех людей счастливыми. Это глупо и невозможно. С нашей точки зрения, сверхзадачи решали Скарпа и Палладио, решает Бродский, Цумтор и Андо. Это, если так можно сказать, тихие задачи, связанные с вдумчивым отношением к профессии и жизни, с созданием архитектурных образов, поиском поэтики. Поэтическая архитектура — это то, к чему мы стремимся.         

Ясно, что для художника всегда есть два варианта существования. Можно стремиться к тому, чтобы изменить мир, а можно попробовать сделать свой где-то на окраине империи. Как у Булгакова. Или у Туве Янссон. И если кому-то в этом мире понравится, то он сможет приходить в гости. Мы сами таким образом существуем в самых разных мирах, за что очень благодарны любимым художникам, поэтам, писателям, режиссерам, композиторам и, конечно, архитекторам. 

ПР:
На нашем круглом столе на «Зодчестве» вы говорили о том, что современная «девелоперская» архитектура в большинстве своем вызывает у вас не самые позитивные чувства, потому вы сознательно решили в это не играть. 

К:
Девелоперская архитектура бывает очень разная. Можно даже сказать, что почти вся архитектура у нас девелоперская, и это нормально. Вообще, девелопер — это удивительная профессия, очень творческая, увлекательная, но и очень ответственная. Да, очень часто мы наблюдаем примеры топорного подхода, который и девелопментом назвать нельзя, так как девелопмент, как известно, предполагает развитие, а не наоборот. Но если девелопер понимает, каким потрясающим делом он занимается, если он умеет создавать драматургию места, формирует игру, сюжет, развивающийся во времени, знает, как сделать жизнь интереснее, то это восхищает. Это не про то, как выжать из места прибыль в 200 процентов. Это особое мастерство, требующее понимание жизни. А главное, это — творчество. В мире есть примеры проектов, потрясающих именно с точки зрения девелопмента, очень вдохновляющих. Где, например, смесь функций, на первый взгляд несочетаемых, провоцирует появление новых форм архитектурной жизни. К сожалению, у нас таких примеров пока очень не много, но они есть. И с таким девелопментом нам, разумеется, очень хочется работать.

ПР:
Какие собственные проекты вы считаете наиболее важными? Почему?

К:
Трудно сказать. Мы ведь еще только начинаем, нужно разное попробовать. Так уж сложилось, что нам приходится взрослеть и формироваться по ходу, у всех на виду. Нужно действовать очень вдумчиво, безошибочно. Конечно, сейчас понятно, что сожжение моста в Никола-Ленивце станет важным творческим этапом. Но для нас этот проект стал закономерным продолжением нескольких предыдущих. Трудно сказать — думаем, такой проект еще впереди.

ПР:
Вы много участвуете в конкурсах — какой из ваших конкурсных проектов вам больше всего хотелось бы реализовать?

К:
Это еще труднее. Очевидно, мы бы хотели реализовать все. Было, как нам кажется, интересное высказывание в виде Вращающейся триумфальной арки — проект для конкурса «Мобильный обелиск» от журнала «Проект Балтия». Был очень ценный для нас проект пляжного кинотеатра — очень личный, поэтический. Это такие вещи, которые нетрудно воплотить, и, может, и удастся когда-нибудь. Конечно, у нас уже успело сложиться отчетливое представление о том, что бы хотелось построить — идей огромное количество. Было бы здорово больше работать с частными заказчиками — проектировать индивидуальные дома. В городе хочется работать с маленькими участками в контексте, без спешки и суеты, спокойно и вдумчиво. 

ПР:
Почему решили участвовать в конкурсе в Никола-Ленивце? Чем, как вам кажется, проект зацепил жюри? Были ли у вас изначально аллюзии на Брейгеля?

К:
Когда объявили этот конкурс, для нас вообще не стояло вопроса участвовать или нет. Мы очень любим то, что делает Николай Полисский, для нас его творчество служит примером и доказательством того, что чудеса все-таки случаются даже в наше меркантильное время. Мы своим проектом хотели сказать о чем-то самом главном. Хотелось, чтобы Мост выглядел остатком какого-то другого мира, другой цивилизации. Поэтому нам было важно избегать прямых ассоциаций. Когда мы смотрим Брейгеля, нам всегда очень грустно, потому что то, что мы там видим, — это и есть само время. Его там можно разглядывать. Это очень трогательно. Это называется ностальгия — самое приятное, самое обогащающее и вдохновляющее чувство. В суете мы обычно теряем ощущение времени и своей к нему причастности, отсюда все несчастья. Но это такое наше личное ощущение. У каждого оно, наверное, свое. Во всяком случае, живопись Брейгеля для нас служит определенным камертоном максимальной правды. Поэтому мы позволили себе такую аллюзию. Мы думаем, члены жюри каким-то образом это почувствовали. Вы знаете, если автор честен и искренен, это же всегда чувствуется, так или иначе. 

Ну и, конечно, Мост — это символ уходящего года, новой весны, перемен.

ПР:
Столько трудов, долгожданная реализация, строительство — а потом ритуальное сожжение. Не жалко? Какие, как вам кажется, чувства вы будете испытывать, наблюдая за тем, как ваше творение растворяется в огне?

К:
Николай говорил нам — вы проектируете не здание, а огонь, огненную скульптуру. Мы надеемся, что еще успеем спроектировать хороший дом, но вот спроектировать пожар, может, больше и не удастся. И потом, это как раз к предыдущему вопросу. Такие переживания как раз очень ценны. Сожжение здесь неизбежность, хотим мы этого или нет. Жизнь вообще вещь печальная, и этим она замечательна. Так пусть тогда это будет грандиозный пожар, который запомнится надолго! Может быть, когда-нибудь нам еще удастся сделать что-то в Никола-Ленивце «на ПМЖ».

ПР:
Какое у вас общее впечатление от Никола-Ленивца? Бывали ли вы там раньше — например, на фестивале «Архстояние»? Какие объекты больше всего впечатлили?

К:
Вот это как раз к вопросу о пути художника. Никола-Ленивец место удивительное. Мы не бывали там до конкурса, хотя всегда очень интересовались происходящим, — как-то не удавалось. Там оказываешься, как дома. Это мир, куда хочется возвращаться. Трудно выделить что-то одно. «Бобур» — фантастическая вещь, поражающая воображение. И «Ухо», и «Разум». Фактура, размер, размах. Важнее всего, что эти образы понятны интуитивно, они как-то особо гармонично ложатся на сознание. Их хочется крутить в голове бесконечно. Это очень приятное ощущение. Ну вот прямо физически приятное. Мы думаем, это даже для психики полезно. И потом, они великолепно вписаны в ландшафт. Даже не просто вписаны, у них какой-то свой вечный диалог. В общем, Никола-Ленивец для нас, если так можно выразиться, оправдывает реальность.

ПР:
Пара слов о конкурсе «Тучков буян». Как вы в целом относитесь к идее парка на этой территории? Если обобщить «пожелания жителей», сформулированные в техническом задании, то получится, что петербуржцы хотят «не-Зарядье». А чего как петербуржцы хотите вы?

К:
В этом вопросе мы абсолютно солидарны с остальными петербуржцами.

ПР:
А почему, как вы думаете, вашу заявку отобрали? Договорились ли вы уже о распределении ролей в рамках вашего консорциума?

К:
Трудно сказать. Думаем, это следствие нашей предыдущей деятельности, которая оказалась не безрезультатной. К тому же нам удалось собрать очень хорошую команду, со множеством уникальных специалистов в самых разных областях. Для нас это будет первый опыт такой командной работы. Важно понимать, что это все-таки парк. Ландшафтная архитектура — отдельная сложная профессия. Если, конечно, мы говорим про настоящий парк. Поэтому мы сейчас очень плотно взаимодействуем с французскими партнерами — ландшафтным бюро Praxys: обмениваемся идеями, мнениями. Нам очень интересен и близок их подход. Результат работы ландшафтного архитектора живой, он формируется десятилетиями, это очень тонкая материя, с ней нужно уметь работать. Это очень любопытно.     

ПР:
От одного из ваших петербургских коллег прозвучала такая фраза: «Если кто из участников конкурса и сделает классную современную архитектуру, то это Katarsis». Как вы думаете — удастся ли оправдать надежды? Уже произошло первое знакомство с командами — кто вам видится самым серьезным конкурентом?

К:
Мы обязательно рано или поздно сделаем классную современную архитектуру! Но ещё раз отметим, что конкурс все-таки на парк. Это как раз то, чего так хотели жители города. Сейчас мы полностью сосредоточены на работе и меньше всего думаем про возложенные на нас надежды. Конкуренция здесь очень серьезная, что и говорить. Хотя в конкурсах случается всякое. Но это ценнейший опыт — и это самое главное.

ПР:
Возвращаясь к вашим творческим принципам — в чем для вас принципиальная разница между консенсусом и компромиссом?

К:
Ну, это совершенно разные вещи. Если говорить про процесс внутри бюро, то мы, в общем, всегда знаем чего хотим, дело только в том, чтобы добраться до сути. Но движение у нас всегда происходит в одном направлении. Это творческий процесс, основанный на взаиморазвитии, такой непрекращающийся диалог. Нам кажется, что любой, даже самый сложный вопрос два человека могут решить на кухне за чашкой чая — самые удивительные вещи получаются именно таким образом. Опять же вспомним Булгакова. Главное, по мере возможности, избегать ненужной суеты.  

ПР:
Кто является примером для подражания среди архитекторов? Какое любимое здание и почему?

К:
Карло Скарпа поражает своей почти мистической таинственностью, вниманием к деталям — безумно красиво. Цумтор — аскетизмом, Палладио — ясностью пропорций и изящной выразительностью. Бродский это вообще что-то из области снов, совершенно изумительно. Из зданий трудно так выделить, но, например, на нас производят сильное впечатление «Фабрика» Бофилла, Фонд Кверини у Скарпы, вилла «Ротонда» у Палладио и все творчество Бродского как единое произведение.

ПР:
Почему именно вы решили стать архитекторами? Какие задачи стремились решать, когда только выбрали профессию? Как изменились эти представления со временем?

К:
Никогда не было такого стремления — стать архитекторами. Не было понимания, кто вообще такой архитектор. Все по-настоящему меняется, когда ты понимаешь, что профессия — это самое важное, это инструмент, способ познания и самовыражения с безграничными возможностями. Есть, например, музыка Баха. Это же важно. То, что делаем мы, не менее важно, история и культура не остановились, все движется, и мы часть этого движения. Вот это чувство важности своей деятельности появляется со временем, а вместе с ним появляется ощущение профессионального достоинства. 

ПР:
Сейчас идет много разговоров о том, куда движется современная архитектура. Есть, например, теория, что времена «недвижимости» и всего того, что оставляет экологический след, прошли, и что архитектура будущего должна носить временный характер, быть саморазлагаемой или самоуничтожаемой. А вы что думаете по этому поводу?

К:
Было бы здорово, если бы вся ужасная архитектура, возводимая сегодня в таком количестве, была самоуничтожаемой. То есть все эти дикие одинаковые гетто на окраинах наших городов когда-нибудь бы саморазложились. Но ведь все-таки архитектура и недвижимость — это разные вещи. Наибольший вред экологии наносит не архитектура, а именно так называемая недвижимость. А архитектура — это вообще про другое, это часть культуры, и не хотелось бы, чтобы она была саморазлагаемой, хотя, возможно, какая культура, такие и здания.  Но мы все-таки надеемся, что для того, что может называться Архитектурой, на земле всегда найдется место.

С другой стороны, потребительское отношение к среде действительно сильно раздражает. Это как срубить вековой дуб и сделать из него убогую мебель. Мы любим природу гораздо больше, чем дома, и если уж дом необходим в определенном месте, то он должен быть его достоин. 

ПР:
Если брать уже — каково будущее конкретно российской архитектуры, поскольку, очевидно, у нее некий свой путь. Какой?

К:
Мы думаем, что свой путь у каждого отдельно взятого архитектора. Каким путем идет русская архитектуры сегодня, можно будет осознать, только когда он будет пройден, оглянувшись. Русский путь всегда складывался из множества путей отдельно взятых художников, каждый из которых шел своей дорогой, сталкиваясь порой с серьезными трудностями. Выбираться нужно своей колеей.  

ПР:
О чем как архитекторы вы мечтаете?

К:
Наверное, о том же, о чем, вероятно, мечтают все архитекторы: построить три, а лучше семь идеальных домов и жить, наконец, спокойно.

• Основатели бюро: Петр Советников и Вера Степанская
• Год основания: 2018
• Реализованных проектов: 4
• Нереализованных проектов: 18
• Число сотрудников в бюро: 2-6 

Основные награды: дипломы фестиваля «Зодчество»; гран-при премии «ПроМоАрхДиз», (организаторы журнал «Проект Балтия» и Институт Франции); конкурс КГА Санкт-Петербурга «Петербургский стиль XXI века» — 1-я премия; концепция развития исторических кварталов с благоустройством прилегающих улиц в г.Тюмень — 3-я премия; конкурсный проект пляжного кинотеатра (Кипр) — 1-я премия; конкурс КГА Санкт-Петербурга «Санкт-Петербургские фасады» — 1-я премия; конкурс «Горизонт» — 2-я премия; конкурс на инсталляцию для «Ночи–Света» в Гатчине — 1-я премия; конкурс на арт-объект для сожжения в Никола-Ленивце — 1-я премия

Участие в выставках: «ПроМоАрхДиз»  (АрхМосква и «Севкабель Порт», организатор журнал «Проект Балтия», 2019), «Пространство и контекст» (ArtPlay Спб, организатор — журнал «Проект Балтия», 2019), «Новая оптика» на фестивале «Зодчество» (организатор — журнал «Проект Россия», 2019).   

Основные публикации: журнал «Проект Балтия», archi.ru, ArchDaily, Calvert Journal.

Материал подготовила Юлия Шишалова