Масштабирование красивых историй
За последний год Государственная Третьяковская галерея открыла сразу три новых здания — в Москве, Самаре и Калининграде (на очереди — Владивосток). Впрочем, ни в одном из них нет как таковой постоянной музейной экспозиции — но есть истории, которые нужно рассказать посетителям. О том, что это за истории, мы поговорили с Юлией Наполовой, которая их «материализует». А заодно обсудили музейные тренды, что у Юлии общего с Екатериной Максимовой, как так получилось, что она задержалась в архитектуре выставок на 10 лет и что кроме них все же проектирует.
Третьяковка, которая любит «троицу»
Если говорить про Москву, то, конечно, событием прошлого года стало открытие нового здания Третьяковки в Кадашах. Не буду углубляться в детали самого внутреннего пространства — мне лично понравились решения стеклянной части фасада, через которую видны два блока, соединенные лестничным пролетом, напоминающим Хогвартс из Гарри Поттера. Но для экспозиций пространство достаточно сложное: скругленные стены, система крепления мобильных перегородок и светового оборудования. Здесь мы проектировали мультимедийную частью выставки «Передвижники» — и получилось здорово. Экспозиция представляла создание и развитие этого общества как явления, связанного в том числе с научно-техническим прогрессом, то есть строительством железной дороги. Каждый новый город являлся местом открытия выставки, а вместе они составляли целую сеть. Лейтмотивом художественного решения стала идея постоянного движения: вход в экспозицию был оформлен как большая инсталляция с каркасным паровозом, а в последнем зале над посетителем кружился маленький паровозик, выпускающий пар.
Здание ГТГ в Калининграде получилось более функциональным — но на практике мы поймем это только летом, когда галерея официально откроется. В этом филиале, как и в самарском, мы занимались проектированием постоянных экспозиций: в Самаре это «Музей фабрики-кухни», а в Калининграде — экспозиция, посвященная истории Третьяковки, и детский музей. Так что этим летом очень рекомендую посмотреть оба филиала. Калининград — потому что это прекрасная архитектура Григоряна — помимо экспозиций, выставок и обширной сопутствующей программы. Директор филиала Камиля Байдильдина собрала прекрасную команду и готовит интересные выставки. «Точка и линия», которая откроется в 2025 году, должна быть настоящим блок-бастером. И так здорово, что именно нам выпала честь ее проектировать.
Самару — потому что, на мой взгляд, это лучший проект с точки зрения реставрации и приспособления. Это успех уровня музея «Горки Ленин-ские» или реставрации Северного речного вокзала. Вот уже почти год музей собирает хвалебные отзывы, проект постоянно оказывается номинантом и лауреатом самых престижных премий (и только что получила премию The Art NewsPaper Russia 2025). Считаю, что во многом это заслуга директора филиала Михаила Савченко.
Ружье, которое выстреливает во втором акте
С одной стороны, экспозиция фабрики-кухни — не очень объемный проект для моего бюро. Он возник неожиданно. Как-то я при-ехала в Самару на сессию в Музее имени Алабина —великий, я считаю, краеведческий музей. Если самарская фабрика-кухня — последняя фабрика, которую должны были открыть в Советском Союзе, то самарский Музей Алабина — последний музей Ленина, и я очень люблю этот проект. Тогда мы как раз познакомились с Мишей — директором филиала ГТГ в Самаре. Для меня это было очень важно, потому что когда я только-только подумала, что хотела бы заниматься музеями, меня всячески поддерживал мой друг и коллега, который делал, например, проект бизнес-центра «Фабрика Станиславского» со стороны английских дизайнеров. А в основном он занимался музеями. В какой-то степени он меня и сподвиг. По сложной цепочке он познакомил меня с Василием Церетели — исполнительным директором Московского музея современного искусства. И на первой встрече с Василием 10 лет назад мы обсуждали важную роль культуры, необходимость интересоваться архитектурным наследием... а перед нами на столе лежал план самарской фабрики-кухни. И это, видимо, было то самое ружье, которое выстрелило во втором акте. А какой восторг, что само здание построила первая российская женщина-архитектор Екатерина Максимова! Это двойная перекличка.
Согласно концепции, во всех филиалах Третьяковки как таковой постоянной музейной экспозиции нет, а выставки все время меняются, как в ММОМА. Так что фабрика-кухня — это не музей в классическом понимании.
Вообще мы сейчас отходим от общепринятой концепции музея. Сейчас музей — это почти как завод, где есть хранение, научная часть, экспедиционная часть. И я не знаю точно, какая экспозиционная площадь в фабрике-кухне, но зато там есть библиотека, мастерские, лекционные залы, кинотеатры, резиденции для художников — и все это занимает почти половину здания.
Тем не менее любой музей предполагает, что все же должна быть выставочная часть. Поэтому во всех филиалах ГТГ есть небольшие стационарные экспозиции — ими я собственно и занимаюсь. В фабрике-кухне это метров 350 — не выставка, а именно экспозиция. Тут — в отличие от Калининграда — историческое здание и значимое для города место силы. Поэтому для директора музея и его команды было очень важно рассказать про историю этого места.
В процессе изучения вскрылось большое количество интересных подроб-ностей. Удалось даже найти родственников Екатерина Максимовой, и мы рассказываем и историю места, и историю конструктивизма, и историю женской эмансипации (фабрика-кухня — символ свободы женщины от кухонного рабства). И все это в стилистике авангарда. А еще это история про еду!
Экспозиция разделена на блоки: все начинается с истории здания, объяснения феномена фабрики-кухни и продолжается рассказом про автоматизацию готовки, концепцию раздачи и, наконец, про еду в домашних условиях. То есть от промышленного масштаба мы приходим к личной истории. Например, в зоне раздачи у нас есть визуализация той еды, которую можно было купить на фабрике-кухне (с рецептами).
И наши кураторы придумали — а мы нарисовали — классный интерактив: в зоне раздачи можно снять металлический клош и рассмотреть фарфоровые блюда — борщ, пельмени, сделанные современными художниками. Далее все переходит в игру, где каждый может собрать собственное меню по рецептам. И везде интегрирована техника — промышленная, совсем не такая, как дома.
С точки зрения архитектуры экспозиции — мне везет на круглые здания (например, как в «Музее Динамо» в Москве). Моя работа в целом — про взаимодействие со смыслами и средой, которой для меня является уже существующая архи-тектура. Поэтому делать застройку, выгородки, эти все ужасные слова — точно не про нас. Внутри уже готового пространства мы разворачиваем историю, которая должна
с этим пространством взаимодействовать, мы не пытаемся его победить. В здании фабрики-кухни активные радиусы, поэтому мы вдохновлялись проунами Лисицкого — получился центрический план с разлетающимися плашками, которые в дальнейшем стали стенами и подиумами.
Кажется, что такое внутреннее пространство было задумано изначально, но это не так — такое решение по организации было принято нами, чтобы оставить открытыми для обзора витражные окна и отнестись деликатно к исторической архитектуре. Центральная инсталляция, вокруг которой закручивает зрителя, — это кухня, но кухня домашняя, коммунальная, с отсылкой к инсталляции Кабакова (хотя и с совершенно другими смыслами), сделанная современными художниками. Кухня в доме — это его сердце, и она у нас в сердце экспозиции. Ты идешь по спирали, изучая историю немножечко техники, немножечко авангарда, немножечко строительства здания, самой Максимовой. Кстати, архив Максимовой сейчас разбирается и уже частично передан Третьяковке.
Реинкарнация, которая кажется реальной
Я так часто представляла ее — на момент проектирования здания ей было 20 с копейками лет. Первый проект после института. Ей говорят: «Ну что, ты смогешь? Конечно, смогешь!» И это напоминает мне меня, потому что первую относительно серьезную работу я делала в 23 года. У меня был некоторый опыт, я занималась реставрацией, одним из последних проектов на тот момент была гостиница «Украина», где я стала ведущим архитектором. И когда нам заменили все стекла на пластмассу, моя трепетная 22-летняя натура сказала, что это пережить невозможно, — я уволилась. Ушла работать на стройку «Москва Сити», мои эскизы понравились заказчику. В итоге в 23 года я координировала проект по отделке всей башни «Федерация». Это было тоже очень дерзко — немного ассоциирую себя с Максимовой.
Позже я работала с Чобаном, потом уехала учиться в Лондон, занималась уличным дизайном, средой. Выставочная архитектура очень похожа на средовую — и там, и там ты занимаешься маршрутом, навигацией, программированием, сценарием. Можно сказать, что тогда сформировался мой творческий метод. Сейчас, когда я проектирую, я понимаю, какие смыслы мне надо передать, что с чем взаимодействует — и отсюда прокладываю маршрут, задавая доминату. На выставке — как в городе, все предсказуемо: где повернуть, где остановиться, где отдохнуть. Сверху на этот скелет уже нанизывается дизайн. На выставке он даже не вторичен, а третичен: здесь важна именно архитектура, то, как ты взаимодействуешь с пространством. А еще — экспонаты и свет.
В первой половине 2024 года у нас помимо фабрики-кухни открылось еще три проекта — это очень мало для полугодия. Остальное по разным причинам перенеслось. Зато потом была крайне горячая осень с буквально ежедневными открытиями: Третьяковка в Кадашах и «Передвижники», «Кукрыниксы» с РОСИЗО в «Манеже», московская арт-премия в Зарядье — все за три дня. Это было непросто.
А за самую первую мою выставку большое спасибо Василию Церетели — судьбоносная была все-таки встреча! Во время того же нашего разговора Василию позвонила Алина Сапрыкина — тогда директор Музея Москвы. Следующий кадр — Василий дает мне ее номер. И я звоню Алине: «Здравствуй-те, мне ваш телефон дал Василий Церетели». Раз — и в 2024 году мы отмечали 10 лет со дня открытия моего первого выставочного проекта — про Первую мировую войну в Музее Москвы.
Помню, команда музея была в восторге: то, что было на чертежах, и правда оказалось реализовано (тогда никто особо не делал архитектурных проектов для выставок). Сейчас, когда я смотрю на проекты 10-летней давности, понимаю, что в качестве проектирования мы выросли невероятно. Раньше у нас была просто планировка с основными экспонатами и развертки с картинами — и это уже казалось магией.
А еще была драматургия! Белые скульптуры из папье-маше, на входе в машине сидел революционер, на больничной койке лежал раненый боец, около него сидела медсестра. Бойца мы сделали по пояс, потому что у нас не хватило денег на ноги. Звучит, наверное, немного по-детски, но это было классно.
10 лет, которые прошли как 1 день
Впрочем, я не думала, что буду заниматься этим постоянно — просто хотела попробовать. И вот прошло 10 лет... а мы не останавливаемся. Недавно сделали первую выставку в Центре AZ/ART — «Буквальные связи» художника Анатолия Белкина. Центр представляет актуальное искусство в стенах старинных палат. Низкие каменные своды значительно сжимают пространство, поэтому нашей задачей было с помощью наклоненных стен, врезок, минималистичных форм визуально увеличить музейные залы и создать перспективу. И еще несколько «фишек»: на выставке отсутствует маршрут, и можно начать смотреть ее с любого зала. Таков был сам Белкин — многосторонний, многослойный
и сложный художник. Главный акцент — шрифтовые элементы темно-зеленого болотного цвета: это аллюзия на легендарный проект Анатолия «Золото болот».
На Триеннале текстильного искусства в музее-заповеднике «Царицыно» (открылась в середине в мая) представлены 83 работы современных мастеров ручного ткачества — и это действительно трендовое искусство! Работа с различными медиа буквально захватила арт-мир. В этом году у художников триеннале очень философская тема: с помощью текстиля они говорят со зрителями о взаимосвязях между людьми в социуме, явлениями во Вселенной, человеком и природой. Так что в дизайне экспозиции я вдохновлялась творчеством знаменитой художницы по текстилю Гунты Штёльцль. В свое время она совершила настоящую революцию в Баухаусе, сделав ткацкую мастерскую одним из самых успешных отделений школы. Цвет и форму она мастерски переносила на ткацкий станок, отражая в этом виде прикладного искусства принципы Баухауса. Модульные решения триеннале — легкие, линейные и яркие — передают как раз эти тенденции. Мне кажется, сейчас мы живем в удивительное время, когда на стыке различных медиа и технологий неожиданно рождается абсолютно новое искусство.
Продолжая тему различных медиа, стоит упомянуть о проекте «Человек и нейросети: кто кого создает?». Мы его сделали вместе с Яндексом (он сейчас экспонируется в ГТГ на Крымском валу). Это такая фантазия кураторов о том, каким образом художники могут творить с помощью искусственного интеллекта.
Именно сейчас мы видим, что большой бизнес намного активнее начинает использовать искусство как инструмент взаимодействия с обществом, а музей — как соответствующую площадку для этого диалога. Это потрясающая взаимная польза — и для компании, и для музея. Искусство стало средством коммуникации и позиционирования, оно помогает в формировании сильного бренда — как внутреннего, так и внешнего. В то же время музеи и художники используют технологические компании — как раз такие, как Яндекс и Сбер, — и их новшества в своей повседневной работе.
Я очень рада, что благодаря Третьяковской галерее у нас была возможность увидеть варианты таких интеграций. Напомню также, что Яндекс — основной партнер филиалов в Калининграде и Самаре, и внутри этих филиалов тоже сделаны достаточно серьезные технологические интеграции.
Сейчас мы начинаем проектирование первого в России музея парфюмерии. Опять же заказ корпоративного клиента, для которого это метод самопрезентации, — тренд, который только набирает обороты. Кроме того, мы работаем над несколькими общественными пространствами, где занимаемся сторителлингом и сотрудничаем с различными архитектурными командами: неожиданно оказалось, что сделать классный и красивый интерьер — очень здорово и важно, но намного лучше, когда у интерьера есть своя история. И вот наши музейные технологии, технологии создания нарративных карт и сюжетов, по которым путешествует посетитель, — как выяснилось, именно то, что может и должно быть применимо для проектирования немузейных пространств. Наши красивые истории наконец выходят за их границы.
