Наринэ Тютчева: «Прошлое сообщает, а будущее вдохновляет»
«Существует понятие «душа дома». Так вот, у старых построек она есть. Это связано с тем, что дома строились руками. Энергию людей, которые их возводили, можно почувствовать. Старые стены несут в себе эту метафизическую память, они рождают атмосферу, в которой очень приятно пребывать». Интервью из ПР65 (2012) о наследии, которое Наринэ Тютчева с тех пор все-так же заботливо охраняет и любит, а заодно учит любить и сохранять других в своей РЕ-школе.
ПРОЕКТ РОССИЯ: Почему необходимо сохранять дома? В чем их ценность?
Наринэ Тютчева: Мне кажется, что существует определенная проблема не только с застройкой, но и с историей нашей страны, которая заключается в нарушении преемственности культурной традиции. Советский период нанес этой преемственности огромный урон. С возвращением частной собственности необходимо объяснять новым собственникам историческую важность наследия.
Есть еще и некий метафизический аспект. Существует понятие «душа дома». Так вот, у старых построек она есть. Это связано с тем, что дома строились руками. Энергию людей, которые их возводили, можно почувствовать. Старые стены несут в себе эту метафизическую память, они рождают атмосферу, в которой очень приятно пребывать. Отсюда же проистекает разговор о подлинности. Только в подлинных стенах есть душа.
Могу также со всей ответственностью сказать, что архитектурные памятники являются и материальной ценностью. Сейчас найти квалифицированных каменщиков, которые могут класть своды, практически невозможно. Их единицы, на них огромный спрос, и все они, как правило, работают с такими крупными объектами, как Кремль. А найти мастера, чтобы выложить свод в новом храме, практически невозможно. Утрачены навыки, и это безумно обидно. Поэтому наследие надо сохранять хотя бы как пример, что это вообще было, что двести-триста лет назад умели строить без всяких компьютеров и высоких технологий.
Кроме того, старые здания являются той самой экоустойчивой архитектурой, о которой сейчас все говорят. Это относится к абсолютному большинству домов, построенных до XX века и ориентированных на неэнергозатратные формы обживания. В этом плане они служат образцами, которые надо сохранять – уверена, что, пройдя некий круг изысканий, цивилизация вернется к простым решениям. В общем, мы учимся у истории, но это не значит, что надо отказаться от современной архитектуры. По-моему, Кристофер Дэй сказал: «Прошлое сообщает, а будущее вдохновляет». Я с этим совершенно согласна.
ПР Входит ли в противоречие сохранение отдельных памятников с развитием городской среды?
НТ Давайте определим, что такое комфортная среда, каковы ее параметры. Прежде всего, на мой взгляд, это экологичность, транспортная и пешеходная доступность, безопасность. Эстетика, безусловно, важна, но не является определяющей. Неагрессивность среды имеет к наследию опосредованное отношение. Здесь скорее надо говорить о том, как должны соседствовать общественные и частные пространства. Эта тема в Москве изучена очень мало. Что касается эстетики, то за счет достаточно гуманного масштаба и большого количества соизмеримых с человеком деталей старая застройка притягивает людей и дает ощущение стабильности, а, следовательно, покоя и уверенности в будущем.
ПР Вашему бюро в июле исполнилось 20 лет, на ваших глазах трансформировались институты охраны памятников в Москве. Что изменилось в политике в отношении исторического центра?
НТ На каждом этапе развития органов охраны памятников я думала: «Как же все плохо, вот сейчас что-нибудь поменяется, и будет гораздо лучше». К сожалению, так не происходит.
Когда мы только начали работать, начальником был Анатолий Савин. Его я не очень хорошо запомнила, потому что тогда мы еще не были вхожи в эту структуру. Очень скоро его сменил Виктор Булочников, это был 1994 год. Я помню это точно, из-за одной истории. При открытии Лужкова моста, как рассказывают очевидцы, практически на капоте автомобиля он подписал у мэра Юрия Лужкова разрешение на снос палат XVII века, которые стояли вдоль Кадашевской набережной, там сейчас построен «Коммерцбанк». Собственно, с этого начались и карьера Булочникова, и эпоха сноса памятников.
Следом за Булочниковым был период Владимира Соколовского. Тогда, по крайней мере, шли обсуждения, тогда появился Экспертно-консультативный общественный совет (ЭКОС). Понятно, что у тех инвесторов, которые дружили с градоначальником, были эксклюзивные права. Кто-то не ходил на заседания совета и получал разрешения наверху. Ситуация была двоякая, но какие-то попытки ее урегулировать были. Надо отдать должное энтузиастам охраны наследия. Я, например, поблагодарила бы Виктора Ивановича Шередегу, который был одним из инициаторов создания ЭКОСа и одним из его активных членов. Когда девелоперская горячка стала угрожать уже не отдельным памятникам, а исторической застройке, ЭКОС пытался регулировать и эту сферу.
Но постепенно все стало формализоваться и закрываться, все чаще руководством принимались решения, которые нельзя было афишировать. Все стало постепенно уходить под сукно. Ну и дальше мы получили Валерия Шевчука, это была эпоха откровенного рейдерства. Ничего хорошего я об этом периоде сказать не могу, кроме того, что Шевчук нагнал страху на инвесторов. Но кто-то испугался, а кто-то, наоборот, стал действовать более радикально, прибегая к ночным сносам, поджогам.
Сегодня мы имеем совершенно обновленный состав Мосгорнаследия, он очень молодой, там нет практически ни одного искусствоведа, зато есть юристы, много случайных людей. Все очень формализовано, все через «одно окно». У нас вообще общение с государством происходит через «одно окно». Хорошо это или плохо, не знаю. Все пытаются описать в законе, но есть очень много факторов, которые в законе не предусмотришь. Отсутствие возможности советоваться с квалифицированными специалистами очень досадно, потому что иногда бывают нестандартные ситуации, решать которые надо коллегиально.
Хотя все не так уж драматично. Во-первых, процесс принятия решений выглядит гораздо проще и доступнее. Тебе не надо никуда ходить, завязывать знакомства и связи. Абстрактный заказчик заполняет по форме документацию, сдает ее в это «одно окно» и получает ответ. Во-вторых, благодаря в основном «Архнадзору», сильно ужесточились правила по застройке на территории памятников и работе с самими объектами. Если бы не было скандалов, которые устраивал «Архнадзор» по поводу каждого сноса, то выморачивание исторической среды продолжалось бы и сейчас. Но все-таки эти правила требуют совершенствования, потому что излишняя жесткость не дает нормально и планомерно работать с объектами наследия. Проблема ведь не в том, что город не должен развиваться. Это утверждение – «город должен развиваться» – считается таким охальным, объясняющим творящиеся непотребства. Но вопрос ведь не в том, развиваться городу или нет, а в том, как ему развиваться.
В целом не могу сказать, что на моей практике обновление московских органов охраны наследия как-то отразилось. Ничего особенно не изменилось. Мы делаем то же, что 15 и 20 лет назад, и проблемы остались те же.
ПР У «Рождественки» много реставрационных проектов. В каком состоянии сейчас находится реставрационная отрасль?
НТ Очень мало специалистов, архитекторов-реставраторов, абсолютно нет прикладников. Сделать, например, деревянные перила – уже целая проблема. Ремесленников практически не стало. Не говорю уже про мастеров по бронзе, гипсу, чугуну. Это проблема, прежде всего, ремесленного и реставрационного образования. Что касается строителей – тут полный караул. Реставрационные технологии мало кому известны. Конструкторов-реставраторов вообще можно пересчитать по пальцам одной руки, и я с ужасом думаю, что будет лет через десять, когда они уйдут на пенсию. Мы не просто теряем то, что было наработано раньше, мы не создаем ничего нового, эта отрасль долгое время не двигается вперед. И ведь позвать реставраторов из-за рубежа не получится, потому что у них своя специфика, а у нас – своя.
ПР Когда, на ваш взгляд, воссоздание утраченных памятников оправдано?
НТ Любая утрата несет с собой определенную степень боли и переживаний. Сила этой боли, наверное, и определяет необходимость воссоздания утраченного. Но, вообще, преобладать в этом вопросе должен здравый смысл. Воссоздавать нужно только в тех случаях, когда есть какие-то материалы для воссоздания. Воссоздание предполагает владение оригинальной технологией. Воссоздать Китайгородскую стену с современными технологиями – хуже, по- моему, не придумаешь, достаточно посмотреть, что сделано со стенами Псковского кремля. Кроме того, надо выявить фактор воссоздания. Это уникальная архитектура какого-то известного автора? Или это место, где жил какой-то известный человек? Или неотъемлемый элемент ансамбля? Иногда символическое воссоздание более уместно и удачно. Один из самых ярких примеров – Благовещенский собор в Кремле, построенный заново в XIX веке, но не повторяющий дословно собор, который был до него. Мне не нравится храм Христа Спасителя – это как раз тот случай, когда надо было сделать символическое воссоздание. Очень важно было зафиксировать факт сноса храма, построенного на духовном порыве общества, а не делать вид, будто бы ничего не произошло. Кроме того, это храм на парковке, у него нет постоянного прихода. Получилось достаточно странное место.
ПР Могли бы вы назвать современные примеры удачного и неудачного обраще- ния с памятниками архитектуры?
НТ Мне не нравится Гостиный Двор. Я считаю так не потому, что я против перекрытия дворов. Считаю, что, например, Норман Фостер гениально перекрыл Британский музей с точки зрения и эстетики, и логистики. Что касается Гостиного Двора, то совершенно бездарно сделано перекрытие, бездарно отреставрированы фасады Кваренги. Более того, как он был неживым местом, так и остался. Если уж вы создали такое комфортное пространство, оставили бы возможность проходить сквозь галереи! Но они по периметру заняты магазинами, и двор пустует. Кроме того, горб перекрытия торчит и портит панораму. Из крупных объектов одним из самых удачных примеров реставрации я бы назвала ГУМ Павла Андреева. Кроме того, я видела, как делалась реставрация дома Муравьева-Апостола. Это образцовая ситуация, рукотворная, очень внимательная работа. Но опять же, это стало возможным из-за чувства преемственности, кровной связи и заинтересованности нового владельца.
