Невидимые города. Архитектура живой памяти
Сегодня архитектура городов все больше берется за вопросы самоопределения и культурного кода. С одной стороны, к поиску идентичности отсылает адаптивный подход последних лауреатов мировых премий, с другой — национальные программы: Всероссийский конкурс организации среды малых и исторических городов, развитие туристских кластеров. И главное — запрос на понимание нашей роли в контексте мировой истории. Оксана Веселкова — архитектор городской среды, который работает с коллективной памятью в городских проектах, — рассказала нам о связи памяти с изменениями среды и приемах ее выражения в общественных пространствах.
Какие есть альтернативы монополии на интерпретацию истории и как с коллективной памятью работает современная архитектура?
Два года назад ПР выпускал материал о пост-памяти. Управляемое обобщение памяти подвергалось критике на примере массовых мемориальных объектов. Материал дает профессиональную обратную связь на спекуляцию травмой и победой. Комментарии соавторов противопоставляют коллективную память — субъективной и живой. Но критика, как верно замечает Роланд Бартс, это доведение объекта интереса до кризиса, и этот обзор показывает обоснованную тревогу о монополии на исторические интерпретации в архитектуре. Когда в 1925 году социолог Морис Хальбвакс ввел понятие коллективной памяти, она противопоставлялась недостатку эмпирического опыта и утрате связей с культурным ландшафтом. Замещение воспоминаний, которое совершают лидеры сообществ с доступом к власти, — это действительно одна из функций коммеморации. Но далеко не единственная: обмен ценностями и передача знаний, которые она реализует, важны для формирования идентичности.
Историк Пьер Нора изучал работу общественных пространств в качестве «мест памяти» и выстраивания системы ассоциациативной идентичности. Наделение мест знаками перекликается с методом локусов — ассоциативной техникой мнемоники. Как показывают МРТ, запоминание с помощью воображаемого пути, связывающего факты, вызывает изменения в визуальных отделах мозга, что подтверждает глубокую связь памяти с пространственным мышлением.
Пространственные ассоциации заложены в наших механизмах памяти. А как сегодня среда работает с воспринимающей стороной — сообществом, на чье восприятие она влияет ежедневно?
Современная архитектура города восприимчива к памяти, что можно заметить по тренду на адаптивное приспособление промзон, историческую сигнацию и возвращение к традиционным материалам и элементам. Выбор знаков для выявления в среде делают лидеры групп — в прозрачных системах это создает разнообразие и преемственность, а в других усугубляет «монополию средств массовой информации» по Бену Багдикяну, параноидально навязывая смыслы. Таким образом подлинники можно выявлять только через допуск лидеров разнообразных сообществ к выбору — соучаствующее проектирование.
Среда формирует память, а с ней и когнитивные способности, определяющие выбор будущего. Дэвид Лоуэнталь, Кевин Линч и другие классики городского дизайна исследовали роль локального визуального языка для узнаваемости среды и образности города. Важно, что представление о памяти в городе меняется от консервации подлинных фрагментов материальной среды к обмену ценностями между многообразием городских сообществ.
Выражение права на город дает сообществам возможность органично создавать пространства памяти, но какую роль в здесь играет архитектор?
А архитектор в данном случае выступает как медиатор, задача которого — выстраивать отношения с хранителями памяти и использовать профессиональную экспертизу для реализации их в пространстве и времени. Он содействует в выражении права на город сообществам.
Воспринимающая сторона — посетители — тоже участвуют в формировании коммеморации, интерпретируя на базе своего опыта. Поэтому инструменты архитектурной семиотики должны оставаться лаконичными и современными — не уходящими в стилистическое воспроизведение.
Мемориалы прошлым победам часто повторяют визуальный язык прошлого, что перечит профессиональной этике и достоверности. Передача интерпретаций вместо фактов нарушает принцип «целостности и аутентичности» — стандарт работы с исторической средой. Архитектор отвечает за постоянный диалог с сообществами и вышестоящим заказчиком для того, чтобы проект не вводил в заблуждение зрителя, который не участвовал в «воспоминании».
Это те пространства, где память едва заметна, но максимально ощутима. Среди масштабных мемориалов это 9.11 в Нью-Йорке, где пустота говорит громче монумента, или Музей Холокоста в Берлине с погружением в клаустрофобию режима. Память постоянно сменяющихся идей сосредоточена в венецианском Джардини, нижегородской Стрелке и музее стрит-арта в Санкт-Петербурге, помещающих современное искусство в контекст элементов истории. Начиная с движения за права человека, архитектура памяти уходит в ландшафт — как в музеях Куликово поле или Зоя.
.edited.jpeg?1703168521)
Малые городские интеграции создают тихий и внимательный язык в уже сложившейся среде — или же в ее пробелах, где их влияние может быть глубже. «Камни преткновения» — карточки «Последний адрес» Александра Бродского, или «Линия огня» — отметки бомбардировок в Роттердаме, — выполняют несколько функций памяти. Они создают нейронные связи через понятную символику, укрепляют их через соучастие и выстраивают новые — через диалог и переосмысление. Так архитектура формирует образ жизни, и для пространственной семиотики памяти есть множество методов.
Для создания связей мы ищем ассоциации локальных сообществ — или «припоминания»
В 2017 году я сопреподавала курс по архитектуре для первокурсников школы МАРШ в рамках проекта «Вольная мастерская». Лидеры мастерской — архитекторы Сара Леви и Наташа Кузьмина — строили программу вокруг Прустовской идеи припоминания, то есть воссоздания пространства в памяти от стартовой точки личного переживания. Студенты учились не только техническим навыкам, но языку для придания формы — тому, что они делали и без нас: припоминали символы и создавали в уме архитектуру.
Это стало инструментарием моей работы с малыми городами. Конкурсы поощряют поиск «соли земли» — это элемент территориального маркетинга, важный для эффективности федеральной поддержки. Но для действительно устойчивого проекта символика должна быть как важной локальным сообществам, так и понятной посетителям: соучаствующее проектирование рождает знаковые места с опорой на культурные архетипы. Так, в Полевском мы работали с центральным променадом, и сами культурные объекты здесь, и жители, с которыми мы общались, — весь ассоциативный ряд связан с личностью писателя Бажова. А поскольку промышленный город кишел малыми производствами, здесь было важно создать «их место» — каким и стала «Аллея мастеров».
Пречистенка — проект, которой я вела с КБ Стрелка от исследования до реализации — была в 2010-х затерянным миром старой Москвы, скрытым под слоями асфальта и рекламных вывесок. После социокультурного исследования, проведенного Мишей Алексеевским, и консультаций об исторических ценностях с Борисом Пастернаком мы решили не перебивать выразительную архитектуру XVII-XIX веков, а помочь посетителям увидеть старую Москву не в ущерб современному использованию. Так память утраченным усадьбам появилась с озеленении, выглядывающем из дворов на строгий партер, и в сигнации границ исторической застройки. А для напоминания о жизни и роли улицы в искусстве я использовала таблички-анекдоты в мощении — на русском по пути в центр и на английском— из центра. Это простое решение оказалось непросто согласовать, так как департамент ЖКХ пользуется стандартными правилами обслуживания, и латунные встройки в тротуар вызывали вопросы. Но результат того стоил: «шпаргалки экскурсовода» хранят память места и сегодня.
Для поддержания памяти важно вовлечение. Коллективные действия легли в основу Сада Памяти Музея истории ГУЛАГа, который я создала в команде Московского центра урбанистики. Сад — путь из темноты к свету средствами ландшафтной архитектуры — становится местом дискуссий и переосмысления. Проект реализован два года назад, и все это время музей ведет здесь культурную программу и принимает в «общину» сада новые деревья. Это не только средство переживать коллективную травму, но и инструмент осмысления национальной идентичности и роли теми, кто не был свидетелем событий.
В Уфе наша роль была в том, чтобы найти общий язык для стратегии ревитализации центра. Образ города-парка появился в уфимском градостроительстве с момента первого генерального плана. Стратегия была призвана объединить разрозненные острова рекреационных зон в единый природно-рекреационный каркас. В результате путь связывает места национальной поэзии и истории, замыкаясь у реки Белая, где встречается с открытым вопросом — каким уфимцы видят будущее. Каждый из парков и дворов вдоль исторической улицы — напоминание о том, как будущее прорастает через историю: здесь ландшафтная архитектура работает с эндемиками, а в площадках активности зашиты символы из национальных сказок.
Выстраивание новых связей и выбор будущего выражается на контрасте с современными вызовами
Сегодня идея развития креативного класса лежит в основе перезагрузки постиндустриальной экономики. Один из знаковых участков на Пречистенке — исторический двор бывшей Поливановской Гимназии — предусматривал развитие экскурсионной программы под открытым небом как часть стратегии «музейной мили». Но при приближении оказалось, что местное сообщество видит будущее места иначе, и мы погрузились в соучаствующее проектирование. Процесс осложнялся тем, что услышать запросы резидентов-художников удалось только тогда, когда стройка уже велась. Жители понимали, какая активность будет вестись во дворе, и моя роль была лишь в том, чтобы грамотно организовать это пространство. Годы спустя после реконструкции здесь усилилась выставочная и съемочная деятельность.
Часто диалог с локальным сообществом не происходит из-за отсутствия регламентов и политической воли — и тогда результатом является протест, недовольство, в в некоторых случаях — джентрификация, то есть полное вытеснение одного сообщества другим. С этой проблемой сегодня столкнулся и Поливановский двор, где художественные мастерские располагаются с 1980-х, так как новые ставки аренды посильны только крупным бизнес-игрокам. Сообщество использует историю как актив, предлагая АУИПИК модель творческого кластера. Это и есть тот выбор будущего, за который город может проголосовать действиями.
Сегодня коллективная память может подменяться такими понятиями, как историческая память, воспроизведение, замещение и монополия на исторические интерпретации. Тем не менее, сохранение и переосмысление нематериального наследия находится в топе глобальной повестки городов. Постиндустриальная эпоха, пост-смысл и пост-память проходят красной нитью через ключевые современные проекты, поднимая вопросы этики и подлинности. Рамка памяти проявляется через социальные практики, формируя содержимое воспоминания и задавая систему координат. Поэтому знание механизмов как выражения, так и передачи, формирования коллективной памяти способствует разделению самого процесса и приемов — от интерпретаций. Будущее памяти в городе — создавать места, где сообщества в большей степени не оценивают знания, а делятся ими.
.jpeg)
