Никита Явейн: «Воссоздать памятник практически невозможно»

Архивное интервью из ПР65 (2012), посвященного наследию, в котором Никита Игоревич рассказывает о своем подходе к работе историческими зданиями. «Я считаю, что возможны достаточно серьезные переделки, если ты работаешь по правилам того, кто этот дом создал».

ПРОЕКТ РОССИЯ: На протяжении всей истории постсоветской России вы работаете в сфере реконструкции и реставрации. Какую эволюцию вы наблюдаете? Можно ли говорить о том, что существуют какие-то тенденции, какая-то политика?

Никита Явейн: Процесс, который я наблюдаю, не поступательный, очень рваный, дерганый и разноскоростной; периодически происходят приливы агрессивного непрофессионализма. Сейчас маятник качнулся очень далеко в охранительную сторону. Сегодня вилка очень широкая: с одной стороны, ужесточение законодательства, а с другой – на практике по-прежнему идет очень сильная волна агрессии по отношению к ряду значимых памятников. Законодательство более или менее сформировалось. Но слова пока не переросли в определенные правила игры. Именно сейчас наблюдается явный прилив мощных инвесторов, работающих с памятниками, которые не хотят считаться с этими законами, воспринимают все охранительные тенденции как ересь. Это в основном либо живущие за границей наши соотечественники, либо иностранцы, которые полагают, что знают, как и что надо делать, и, мягко говоря, оказывают определенное давление.

Например, в последнем конкурсе на Новую Голландию победил проект, в котором одна четверть сносится и предусматриваются новые пристройки (см. ПР63). И таких ключевых объектов, куда пришли инвесторы, которые хотят вершить какую-то свою политику, очень много.

ПР А роль общественности за последние двадцать лет как-то эволюционировала?

НЯ Да, конечно. Первая волна была связана с «Асторией». Тогда все выступали против коммунистов, но напрямую делать этого было нельзя. Поэтому все было завуалировано под охрану памятников, хотя всем было на них наплевать. Потом стало довольно тихо. Затем пошла волна в противоположном направлении – давайте, мол, построим в центре Петербурга что-то суперсовременное. Она пришлась на конец моего руководства КГИОП, когда ситуация начала быстро меняться – в первые годы правления Матвиенко все были настроены очень оптимистично.

ПР Это был экономический бум.

НЯ Я бы это напрямую не связывал. Только почувствовали эту склонность к новому, опять пошла волна в другую сторону. В ней было много политики, отголосков «Астории», но ситуация с башней Газпрома способствовала консолидации всех сил, одновременно породив достаточно радикальные настроения. Правление Петербургского союза архитекторов запретило своим членам под угрозой исключения участвовать в проектах, конкурсах или жюри, связанных с башней. Вместе с тем надо понимать, что следующий шаг – политизация, слияние радикалов с властью или попытка стать альтернативным органом власти, в результате чего возникает коррупция, другие негативные явления, и маятник начинает резко двигаться в обратную сторону.

ПР Радикалы же у вас вошли в Совет по наследию, создания которого добиваются в Москве.

НЯ Да, в последний год с Советом произошла довольно странная вещь – туда включили всех: и депутата Алексея Ковалева, и специалиста по культурному наследию Бориса Кирикова, в итоге половина членов Совета друг с другом не разговаривает. Впрочем, определенную пользу он приносит, идет выработка общих правил игры, хотя по поводу степени конструктивности работы есть вопросы.

Порой возникают очень странные идеи, как, например, проект для ЮНЕСКО, где площадь охранной зоны Петербурга составляет 300 кв. км, что больше всех охранных зон Европы вместе взятых. Или защита бассейна Невы, не очень понятно, от кого. Или включение Шлиссельбургской крепости в перечень памятников центра города. Есть ощущение, что власть этому подыгрывает: видите, какую мы проделываем работу.

ПР В 2002-м был принят закон об охране памятников, в 2003-м вы покинули пост председателя Комитета по государственному контролю, использованию и охране памятников. То есть вы имели дело с советским законодательством или вообще обходились без него?

НЯ Фактически мы работали с обломками законодательства – на основе экспертных оценок. К новому закону я отношусь в целом очень положительно. Он трезвый, внятный. Если проанализировать законы стран Запада, то там противоречий не меньше. Не надо обольщаться.

ПР А в чем противоречия в нашем законе?

НЯ Например, закон исключил понятие «реконструкция» и ввел понятие «приспособление», которое нарочито не стыкуется с градостроительным законодательством. Ведь в строительстве и архитектуре есть система нормативных актов, какими бы они ни были по качеству, – пожарные нормы, СНиПы, регламенты. Если вы говорите, что они не распространяются на памятники, возникает вопрос – а что действует? Тогда необходимо вводить другую систему норм и правил для памятников и дальше ею руководствоваться. То есть этот закон – пока несколько в отрыве от реальности.

В мировой архитектурной практике есть понятие «спецтехусловия», когда под каждый уникальный объект создается фактически свое законодательство. Оно утверждается соответствующим образом и дальше действует как нормативный акт. Допустим, делаешь небоскреб, выше 200 метров, уникальный, и для него прописывается, какие условия ты должен соблюсти, чтобы с ним ничего не случилось. А тут фактически они отсутствуют, а есть только общие заявления, что мы, дескать, другие.

ПР В процессе реконструкции здания Главного штаба вы сделали очень смелые шаги, например, создали Большую анфиладу. Как вы считаете, насколько далеко может зайти архитектор, видоизменяя объект, который считается памятником, его конструктивные элементы, архитектурные детали?

НЯ Во-первых, историческое здание и его современное наполнение обычно абсолютно несопоставимы по ценности. С Главным штабом все оказалось сложнее. То, что поселилось в этом памятнике, сопоставимо по значимости с ним. Например, одна из лучших в мире коллекций импрессионистов. Ее культурная значимость – просто фантастическая. То же можно говорить о ряде других коллекций. Соответственно, форма их показа, хранения, условия принципиально важны. Второй момент, который для меня очень существенен, но который не может быть прописан в законодательстве. Я считаю, что возможны достаточно серьезные переделки, если ты работаешь по правилам того, кто этот дом создал. И я имею смелость утверждать, что мы пошли в этом объекте по такому пути, и только благодаря этому он у нас получился. Снаружи Главный штаб кажется единым зданием, а на самом деле он состоит из пяти отдельных домов, никак функционально не связанных. Но Росси эти пять домов проектировал как один, это очень четко прослеживается – все коридоры стыкуются друг с другом, хотя физически они никогда не соединялись. И мы попытались поддержать это единство. При таком подходе необходимо очень четко соблюдать правила игры: отделение нового от старого, никакой стилизации, все стыковки старого и нового четко фиксированы. При этом мы против контрастного противопоставления ново- го старому. Такая трактовка Венецианской хартии в 90 случаях из 100 оказывается паразитированием на старом, использ ванием старого в целях личной наживы, и символической, и финансовой. Хотя возможностями такого контраста пользуются даже большие западные мастера.

ПР Как вы относитесь к новоделам?

НЯ Послевоенные воссоздания Царскосельского и Петергофского дворцов – это одно, а гостиница «Варшава» вся новодельная – уже совсем другое… Но даже в послевоенной ситуации российская идеология воссоздания вызывает вопросы: может быть, надо было сохранить только какие-то аутентичные фрагменты или, как китайцы, поставить огромные щиты, демонстрирующие, что западная цивилизация уничтожила все их дворцовые комплексы и вот – что было, а вот – что осталось после них. И все понятно, и воспитание великолепное. Вы хотите, чтобы пришла западная цивилизация? – Получайте: здесь стоял такой-то дворец, а теперь – груда развалин. Потому что если при реставрации здания конца ХIХ века еще можно какие-то близкие технологии применить, хотя на практике они не соблюдаются, то начало XIX века – это совершенно другое сознание, другая строительная культура, и воссоздать ее практически невозможно. Поэтому в Останкине, куда не ступала нога реставратора, мы имеем совершенно другое ощущение, чем в любом, даже хорошо отреставрированном объекте.

ПР Это проблема реставрационной школы?

НЯ Нет, это нерешаемая проблема.