Скромное обаяние номенклатуры
Публикуем статью Натальи Броновицкой из ПР32 о жилье для советской элиты — преимущественно правительственной, частично научной и творческой — и ее наиболее характерных способах физического и идеологического доминирования, начиная от замещения собою храмов и церквей и заканчивая нашпигованностью различной инфраструктурой вплоть до пристани, от которой речной трамвай увозит тебя за город в дачный поселок. Особенно интересен анализ идеологии подобного жилья в довоенное и послевоенное время — и того, как удивительно органично оно эволюционировало в то, что сегодня называют «элитной жилой недвижимостью».
Сразу после революции в красной Москве произошло раздвоение понятия «право на жилье». Все граждане нового «бесклассового» государства были поделены на «партию и правительство» и «население». «Население», в свою очередь, делилось на «трудящихся» и «лишенцев». Трудящимся полагалась «жилплощадь», продовольственная «рабочая карточка» и прочие строго нормированные блага. Классово чуждые лишенцы этих прав не имели, а их жилье экспроприировалось. Лишенцев уплотняли или выселяли загород, где срочно утеплялись летние домики или из подручных материалов строились хибары. Новая же партийно-правительственная элита размещалась в жилых корпусах Кремля и центральных гостиницах, где была полностью освобождена от бытовых проблем.
«Националь», «Метрополь», «Континенталь» и прочие гостиницы, построенные в конце XIX – начале XX века, включали не только обширные апартаменты, но и роскошные рестораны, кинотеатры, музыкальные салоны, зимние сады. Все это вместе с поварами, горничными, прачками и другим персоналом было передано в пользование новых постояльцев —разумеется, бесплатно. Понятие «дом-коммуна» впервые появилось именно здесь: обитатели были свободны от всяких бытовых забот, не имели собственности и жили в тесном общении друг с другом.
Спонтанно возникший тип расселения правящей элиты был закреплен в первых жилых комбинатах, построенных в 1927–1930 гг. — Доме общества «Динамо» в начале Большой Лубянки и Доме Правительства на Берсеневской набережной. Обусловленный НЭПом экономический подъем требовал возврата гостиницам их прямых функций, а накопленный государством к концу 1920-х гг. капитал позволял тратиться на крупные строительные проекты.
Дом «Динамо», хорошо известный москвичам 1960–1980-х гг. по «Сороковому» гастроному с заказами для новобрачных, был обязан своим названием спортивному магазину, позднее перенесенному оттуда в новый жилой дом НКВД на ул. Горького. Академик архитектуры И.А. Фомин, блестящий мастер петербургской неоклассики, выстроил дом-крепость карательного ведомства напротив доходного дома Леонтия Бенуа, своего учителя в Академии художеств. Очистив формы неоклассики до схемы, сохраняющей структуру ордера и пластику сдвоенных колонн (излюбленная тема Фомина), охватывающих угол Б. Лубянки и Фуркасовского переулка, куда выходили трехэтажный универмаг с гастрономом и клуб с конторами в верхних этажах, архитектор увел жилую зону на тихую М. Лубянку. Здесь более низкие этажи с подчеркнутыми горизонталями окон и балконов, тихий озелененный двор, ведущий в детский сад и столовую, расположенные в правом скругленном крыле, два верхних этажа которого предназначались для отдыха и спорта. Соавтор Фомина по дому «Динамо» архитектор А. Лангман построил вскоре в Милютинском переулке для главы НКВД трехэтажный особняк. Неподалеку, в Варсонофьевском, была сооружена поликлиника того же ведомства, для чего снесли барочную церковь.
Разрушение церквей и монастырей началось именно с этого района: уже в 1924 г. была снесена церковь Введения на углу Б. Лубянки и Кузнецкого моста, а в 1926-м — церковь на Мясницкой. Бесследно исчез Златоустовский монастырь между Мясницкой и Маросейкой, территория которого пошла под застройку жилыми домами ОГПУ-НКВД. И если доходные дома и особняки рубежа XIX–XX веков соседство храмов чрезвычайно ценили, обращаясь к ним окнами наиболее дорогих квартир и репрезентативных фасадов, то сооружения советской эпохи вставали именно на местах снесенных храмов. Дело не только в борьбе с религией, но и в стремлении удалить беспокойные силуэты церквей и колоколен, потенциальных огневых точек, с главных улиц Москвы и магистралей, ведущих к вокзалам, аэропортам и в места отдыха — к дачам Кунцева и Барвихи.
В отличие от них, Дом Правительства архитектора Бориса Иофана, «посаженный» на место Винно-соляного двора и повторивший его очертания, сохранил церковь Николы, правда, без колокольни, и палаты Аверкия Кириллова на Берсеневской набережной. Жизнь в этом доме не предполагала особых контактов с окружающим его городом. На работу и с работы — через Большой Каменный мост — на персональном авто. Быт и досуг обеспечивали службы, расположенные в корпусах: в выходящем к реке центральном корпусе размещался клуб им. А.И. Рыкова, в выступающем во двор полукруглом объеме была столовая, а в верхних этажах — спортзалы с теннисными кортами. Чуть позже у подножия здания на новой гранитной набережной были устроены сходы на пристань, куда причаливали речные трамвайчики, курсировавшие по Москве-реке до Кунцева и Серебряного бора, где находились правительственные дачи.
500 квартир были разных размеров и типов, от 2- до 7-комнатных. При развитом общественном обслуживании комплекса в них, тем не менее, имелись комнаты для прислуги. Кухни были снабжены грузовыми лифтами и различными техническими приспособлениями вроде вытяжки для самоварных труб. Вся мебель изготовлялась по эскизам Иофана и принадлежала дому, а не жильцам. Нормы гостиничного быта переносились в индивидуальные квартиры. В зависимости от своего ранга жильцы получали от комнаты в общей квартире до 7-комнатной квартиры в привилегированном 12-м подъезде. Повышение и понижение по службе сопровождались изменением жилищных условий. А с середины 1930-х гг. квартиры все чаще пустели за одну ночь, и на дверях появлялась красная сургучная печать. «Мы смотрим на Кремль, а Кремль смотрит на нас», — говорили жильцы.
В 1920-е гг. в Москве оставалось значительное количество научной и творческой интеллигенции, которой эпоха НЭПа вернула возможность профессиональной работы, не защитив ее при этом от жилищного кризиса. Заработки людей искусства и науки позволяли участвовать в кооперативном строительстве, широко развернувшемся в то время. Настоящим заповедником интеллигенции стали в середине 1920-х гг. поселки-сады «Сокол» и «ВАИ», построенные в поросшей соснами дачной местности по обе стороны от станции «Серебряный бор» Окружной железной дороги. Н. Марковников, проектировавший в 1908 г. ее здание, стал автором большинства коттеджей поселка «Сокол». За линией Окружной железной дороги раскинулся другой поселок — Всероссийской ассоциации инженеров, созданный Б. Великовским, автором крупных доходных домов на Мясницкой, Новой Басманной и др. Вложив деньги в легкие щитовые и деревянные дома, лишенные поначалу всяких удобств, обитатели первых советских поселков-садов спасались от подселений и уплотнений в квартирах старых доходных домов. При том, что в поселке «Сокол» 40 % коттеджей было отдано рабочим завода «Изолятор», там велась насыщенная культурная жизнь. Работал театр, библиотека, детские художественные, музыкальные и спортивные кружки. В поселке, что важно, испытывались жилые секции, шедшие потом в многоэтажное строительство, в том числе и в дома с двухэтажными квартирами.
Наиболее примечателен среди них дом Наркомфина на Новинском бульваре архитекторов М. Гинзбурга, И. Милиниса и инженера С. Прохорова. Будучи поклонником Ле Корбюзье с его пятью принципами архитектуры, М. Гинзбург воплотил эти принципы в доме Наркомфина, склонив к участию в проекте наркома финансов Н. Милютина. Здание было решено построить за Садовым кольцом среди сосен усадебного парка на пологом береговом склоне спрятанной в трубу речки Пресни. На выбор места и композицию дома Наркомфина повлиял находящийся неподалеку доходный дом князя Щербатова с поднятым на высоту 6-го этажа особняком-пентхаусом, его протяженными меридиональными фасадами и акцентированным юго-западным углом с полукруглой верандой для созерцания закатов за Москвой-рекой (арх. А.Таманов). В доме Наркомфина на юго-западный торец выходила квартира Н. Милютина, снабженная дверью на крышу, а также полукружия балконов квартир двух верхних этажей. Структура двухуровневых квартир с гостиными-холлами в два света и низкими спальнями (высота потолков 2,3 м) приближалась к коттеджной. Блокировка квартир с выходами в коридоры на уровне 2 и 5 этажей позволяла свести количество лестничных клеток и лифтовых шахт до минимально необходимых двух. На крыше с несколькими комнатами-кабинками общежития, напоминающими корабельную рубку, была устроена терраса, в центре которой располагался цветник, а по периметру каменные скамьи — своеобразный клуб-говорильня, привлекавший жителей дома и их гостей. Для общения предназначались и крытые галереи 2-го этажа, которые, впрочем, вскоре были поделены между жильцами и превратились в кладовые. Очень важный для эксплуатации жилья с развитым блоком общественного обслуживания принцип социальной однородности жильцов в скором времени был нарушен. Не справился со своей ролью и блок общественного питания. Жизнь ушла в изолированные квартиры с общими кухнями в конце коридоров. Поселившийся много лет спустя в квартире Гинзбурга архитектор Андрей Меерсон попытался перенести преждевременные идеи дома Наркомфина в микрорайон «Лебедь», выстроенный им на берегу Химкинского водохранилища в конце 1960-х гг. Однако, подобно своему предшественнику, Меерсон так и не смог довести до осуществления развитый общественный блок, запроектированный им в объединяющем четыре жилых башни стилобате.
В 1934 г. Совет Народных Комиссаров СССР и Моссовет определили норму жилой площади «односемейных квартир»: 2 комнаты — 25-40 м2; 2 1/2 — 40-45 м2; 3 — 50-60 м2; 3 1/2 — 60-65 м2; 4 — 65-80 м2; 4 1/2 — 70-85 м2; 5 1/2 — 80-100 м2. Половина комнаты — это помещение в 6-7 м2 с окном и отдельным входом в переднюю для домработницы или «маневрирования» внутри семьи. Норма на одного человека — не менее 9 м2 жилой площади. Высота потолков — 3,2 м (против 2,8 м, принятых в 1920-е гг.). Для этого периода чрезвычайно характерен дом НКВД на улице Горького (1-й Тверской-Ямской), 11. Глубокие порталы входов ведут в вестибюли, оформленные полуколоннами с массивным архитравом. Квадратные в плане лестничные клетки тремя маршами охватывают огражденные металлической сеткой шахты лифтов, кабины которых были отделаны деревом, снабжены застекленными вверху дверями, скамеечкой и зеркалом. Типовая секция состоит из 3- и 4-комнатных квартир, есть и 5-комнатные квартиры с раздвижными перегородками между смежными комнатами. Одна из комнат и «служебный узел» из кухни, комнаты для домработницы, ванной и уборной обращены во двор. Кухня имеет выход в тамбур с мусоропроводом и связывающим две секции балконом, что важно в противопожарном отношении.
До конца 1930-х гг. жилые дома строятся с шириной корпуса в 11 м, что предполагает сквозное проветривание и инсоляцию каждой квартиры. Кухня, размер которой достигает 12 м2, оборудуется холодильным шкафом под окном, газовой плитой, посудомойкой с горячей водой. Чаще всего подогрев воды обеспечивается газовой колонкой в ванной комнате. Отопление домов автономно — каждый дом со двора имеет котельную. Квартиры отделываются с большой тщательностью: вешалка и встроенные шкафы — деревянными панелями, дверные и арочные проемы — профилированными косяками. Пример авторской проработки элементов интерьера, заданный И. Жолтовским в Доме на Моховой, был подхвачен А. Буровым в доме Наркомлеса на ул. Горького (Тверской), 25, Л. Поляковым в доме с магазином «Диета» на Арбате и др. В квартирах появились карнизы, падуги потолков, часто с лепными розетками в центре, филенчатые двери с никелированными или бронзированными ручками, жившими в служебных квартирах. В отличие от дореволюционных домов, отдельной черной лестницы, как правило, не предполагалось, но в подъезде, наряду с парадным, обязательно был выход во двор, вокруг которого и группировались служебные помещения. В каждом подъезде сидела лифтерша или пожилой лифтер, отлично знавшие в лицо всех жильцов, их родственников и знакомых. Чужих в подъезд не пускали. Детям без взрослых ездить в лифте не разрешалось: либо они бегали пешком, либо их сопровождал лифтер. Чаще всего лифт работал только на подъем. Вызвать его на этаж было невозможно из-за отсутствия кнопки вызова. Вниз ходили пешком, за исключением особо важных персон, к примеру наркомов, за которыми поднимались на лифте, чтобы спустить их к ждавшей у подъезда машине. Поскольку все авто были служебными, вопрос о гаражах при доме просто не возникал. В отличие от эксплуатируемых плоских крыш домов 1920-х гг., сталинские постройки всегда имели скатные кровли, доступ на которые строго контролировался во избежание диверсий. В 1935 г. преподаватели и аспиранты вновь созданной Академии архитектуры были отправлены в творческое путешествие для знакомства с сокровищницей классического наследия. Венеция, Рим, Помпеи, Афины, Стамбул, с заездами в Париж, Ним, Флоренцию — обвал впечатлений от поездки, горы этюдов отразились в архитектуре Москвы 2-й половины 1930-х гг., в том числе и в жилых домах. Суровая архитектура первых домов, построенных в духе «освоения классического наследия», как, например, дом с магазином «Диета» на Арбате (Л. Поляков, 1933–1935 гг.), сменилась более открытой, жизнерадостной, разнообразной в деталях, с глубокими лоджиями и аркадами, явно навеянными средиземноморским круизом. Появился новый тип советского жилья, облик которого воплощал принцип синтеза искусств, теоретически обоснованный Академией архитектуры СССР. Именно ее аспиранты стали авторами жилых домов, определивших стиль застройки улицы Горького и Ленинградского шоссе, Б. Калужской и 1-й Мещанской (проспект Мира), Б. Дорогомиловской и Можайского шоссе, Садового кольца, набережных Москвы-реки и Яузы. Таков дом №9 по Никитскому бульвару, построенный для сотрудников ГлавСевморпути (Е. Иохелес, 1936 г.). Несмотря на общие большие габариты с «утопленным» в глубину центральным 9-этажным объемом и 7-этажными крыльями, выступающими на тротуар, дом выглядит легким и радостным. В его облике явно читаются мотивы и приемы итальянского Ренессанса; на гладкой штукатурке выделяется роспись сграффито, столь любимая в 1930-е гг. В левом крыле скрыт 3-этажный дом в стиле модерн, выдающий себя иной сеткой окон и характерными проемами в форме замочной скважины на уровне тротуара.
Сложившийся в середине 1930-х гг. принцип застройки города улицами-коридорами породил и тип «сталинского» жилого дома, охватывающего целый квартал или сдвоенные кварталы, оставляя высокую арку над переулком. Так застроена недавняя улица Горького, мало похожая на прежнюю Тверскую, где дома №2 и 4 архитектора А. Мордвинова, образуя между Охотным рядом и Камергерским переулком единый уличный фронт, перекрывают аркой Георгиевский переулок, а дом №17 того же автора забирает в арочный проем устье Б. Гнездниковского. Акцентированный угол этого здания, завершенный арочной ротондой, был увенчан еще и скульптурой танцовщицы с воздетой в небо рукой. Так был положен конец абсолютному господству дома Нирнзее, доминировавшего над Пушкинской площадью после сноса церкви Дмитрия Солунского на углу Тверского бульвара и всех построек Страстного монастыря. Высокие цокольные этажи домов по улице Горького, служившие в прямом и переносном смысле фасадом страны победившего социализма, были отданы магазинам и кафе, являвшим мнимое изобилие. Рельефные снопы и гирлянды фруктов на фасадах домов № 2, 4 и б, «съедобный» золотистый на темно-коричневом цоколе цвет их стен и парные скульптуры юношей и девушек на фоне неба над выступающими ризалитами на флангах корпусов близки и по стилистике и смыслу открывшейся в 1939 г. Всесоюзной сельскохозяйственной выставке.
После войны набравшее силы Министерство обороны повело обширное жилищное строительство, привлекая в качестве рабочей силы пленных немцев. В Хорошеве и на Октябрьском поле, в Перове и Люблине, в Измайлове и на Бутырском хуторе стали появляться малоэтажные «военные городки», в архитектуре которых сказались впечатления от городов Европы, в первую очередь — Германии. Уютные двух-трехэтажные дома, рассчитанные на 4-8 квартир, отражали попытку гуманизации жизни в первые послевоенные годы. Возобновилось и строительство крупных жилых кварталов на Кутузовском проспекте, Садовом кольце и набережных Москвы-реки и Яузы. В них реализовывалась принятая еще до войны планировка «секции Розенфельда», предполагавшая размещение на одной лестничной площадке четырех квартир. Этим достигалась экономия на числе подъездов и лифтовых шахт, но зато даже большие 4-комнатные квартиры целиком выходили на один фасад — возможность размещения спальни или детской на более тихой дворовой стороне полностью исключалась. Зато на шумной уличной стали устраивать эркеры, добиваясь большего пластического богатства и разнообразия фасадов.
Если появление первых «сталинских» домов 1930-х гг. вызвало волну надстроек наиболее капитальных зданий дореволюционной поры, часть которых была передвинута на новые красные линии расширяемых и спрямляемых улиц центра, то послевоенные жилые дома внесли еще более крупный масштаб как по высоте, так и по декору фасадов. Послевоенная сталинская архитектура отличалась большей помпезностью и тяжеловесностью форм. Как торжественный и пластичный ампир сменил в 1812 г. более строгий и тонкий классицизм, так и послевоенный «сталинский ампир» подавил своими монументальными объемами, пышной лепниной, коваными решетками, урнами и венками более театральный и прозрачный облик довоенной Москвы. Таков дом № 4/10 по Садовой-Триумфальной улице, построенный по проекту 3. Розенфельда и А. Суриса, закрывший своим протяженным, но играющим глубокой светотенью и победным красно-золотым колером фасадом внутриквартальное пространство с двухэтажными домиками кооператива «Труженик искусства» 1927 г. постройки, где в двухуровневых квартирах с отдельными входами жили актеры Малого театра: В. и Н. Рыжовы, Е. Гоголева, В. Хенкин и др. Подобный контраст между кооперативами 1920-х гг., в которых селились люди искусства и науки, и послевоенными номенклатурными домами можно увидеть на нечетной стороне Тверской, между Моссоветом и Телеграфом. Там смыкаются два жилых дома (№9 и 11) архитекторов А. Жукова и В. Андреева с доходящим до высоты 4-го этажа со стороны Газетного переулка рустованным цоколем из красного гранита, который, по легенде, был брошен немцами при отступлении — он предназначался для памятника победы над СССР в центре Москвы. Сквозь арку этого здания, перекрывающую Брюсов переулок, виден скромный конструктивистский дом, покрытый серой терразитовой штукатуркой. Он построен в 1927 г. по проекту И. Рерберга, жившего здесь во время возведения здания Центрального телеграфа. Вскоре в нем поселился В. Мейерхольд, занявший две соединенные квартиры на третьем этаже, где он репетировал со своими студийцами вплоть до ареста в 1939 г.
Апофеозом послевоенной архитектуры стали так называемые сталинские высотки. Выросший в результате реконструкции Москвы общий уровень застройки похоронил в буквальном и переносном смысле все прежние доминанты. От идеи строительства Дворца Советов пришлось отказаться — опыт войны показал, что ставить в центре Москвы 500-метровый высотный ориентир абсурдно. Но можно построить венок из высотных зданий, соответствующий новой многоэтажной Москве. Каждая из высоток должна была отмечать направление развития московской территории и служить доминантой своего района. Только два высотных здания были преимущественно жилыми — на Кудринской площади (М.В.Посохин, А. Мндоянц) и на Котельнической набережной (Д. Чечулин, А. Ростковский). Еще два — здание у Красных ворот и гостиница «Украина» — имели жилые крылья. Здание МГУ на Ленинских горах в своих разветвленных крыльях содержало общежития, профессорские и служебные квартиры, а неподалеку от него, на Университетском и Ломоносовском проспектах, были возведены дома для преподавателей. После апогея середины 1950-х гг., когда верхи общества, академики и лауреаты Сталинских премий, народные артисты, архитекторы были вознесены на этажи сталинских высоток, наступила хрущевская «оттепель». Новые жилые дома для все разрастающейся элиты стали прятаться в глубине исторических кварталов или в парковой зоне Кунцева. Эти здания выделялись на общем фоне лишь особой чистотой стен светлого кирпича и ухоженностью территорий. Внутренняя их планировка не подчинялась общепринятым нормативам и подразумевала большое число дополнительных помещений — холлов, кладовок и даже комнат для домработниц, к тому времени исчезнувших из квартир рядовых граждан. Обычна была и такая «роскошь», как просторная ванная с окном. Характерно, что сам Никита Хрущев, став главой государства, предпочел поселиться в индивидуальном доме, вспомнив, вероятно, то время, когда жил с семьей в особняке в переулке между Остоженкой и Пречистенкой, общаясь с обитателями особняка, обращенного фасадом в параллельный переулок, с которым у его жилища был общий сад. Так возникла идея зеленого поселка на Ленинских горах, дополненного зданиями общественного назначения, где в начале 1960-х гг. проходили достопамятные встречи Хрущева с творческой интеллигенцией. Отстроенный в середине 1950-х гг. в разгар борьбы с «архитектурными излишествами» и одновременно с началом застройки Новых Черемушек панельными пятиэтажками, правительственный поселок за высокой оградой с воротами и сторожками со стороны Воробьевского шоссе (ул. Косыгина) являет собой последнюю вспышку «сталинского ампира» во всем многообразии форм и приемов, включая украинское барокко, столь близкое сердцу и натуре Хрущева. Из-за этого поселка, кстати, не был построен мост, призванный соединить Б. Пироговскую улицу с Мичуринским проспектом — по генплану Юго-Западного района они должны были образовать симметричный проспекту Вернадского и метромосту луч из центра Москвы к кольцевой автодороге. То, что жить в окруженном зеленью особняке предпочтительнее, чем в многоквартирном доме, понимали многие предшественники и преемники Никиты Сергеевича, чаще жившие на госдачах, чем в городских квартирах. Компромиссным вариантом для центра Москвы стал малоквартирный полуособняк — к примеру, дом в Ермолаевском переулке, 9, смотрящий на Патриаршие пруды восьмиколонным фасадом большого ордера и пилонами ворот с фигурами лежащих львов (1944–1945 гг.). Эта уменьшенная реплика Дома на Моховой, построенная учениками Жолтовского М. Дзисько и Н. Гайгаровым, воплощает мечту об уютной и зажиточной жизни, правом на которую в виде ордера на квартиру вместе с новыми орденами Александра Невского, Кутузова и Славы награждали военачальников Великой Отечественной войны. Подобный тип дома был воспроизведен в конце 1980-х в Савельевском (Пожарском) переулке и вызвал большой скандал, так как располагался на территории усадьбы, памятника архитектуры, и предназначался для родственников главы тогдашнего Совмина. Волна демократических перемен уже накатывала на позднесоветскую номенклатуру и не позволила ей занять жилой дом с детским садом и сторожкой, обнесенный узорной оградой, на углу Сивцева Вражка и Староконюшенного переулка.
Закат советской эпохи ознаменовался появлением на ул. Димитрова (Якиманке) в 1982 г. «догорающего» густо-красным цветом многоэтажного ансамбля гостиницы «Октябрьская» (ныне «Президент-отель» — Д. Бурдин, В. Тальковский, И. Дьяченко) с жилым домом ЦК (В.Тальковский, Л. Подрезкова). Повышенная торжественность и парадность облика этих зданий связана с тем, что их возведение было приурочено к празднованию 65-летия Советской власти и XXVII съезду КПСС. Намеренная демонстративность пламенеющих на сером фоне окружающей застройки, включая Центральный дом художника, крупномасштабных сооружений должна была свидетельствовать о незыблемой силе брежневского СССР, но оказалась символом его заката. Красный кирпич выделяет и другие элитные жилые комплексы 1980-х гг. — к примеру, «Царское село» в Новых Черемушках (Я. Белопольский и др.), которое из-за своей удаленности от пятиэтажной застройки и сомкнутости высоких корпусов с вертикальными гранями эркеров выглядит как крепостное сооружение. Стоящий на насыпных грунтах у текущей в глубокой ложбине речки, этот окраинный опорный пункт советской номенклатуры плавно перешел в новое время, став примером для возведения коммерческого жилья в разных районах Москвы.