Андрей Таранов: «Лучшее в жизни — это любовь и путешествия»

О родителях

У моих родителей была замечательная компания — всю жизнь, сколько я себя помню. Она могла быть больше, но меньше не могла быть. Шесть человек, три семьи: Бархины — Елена Борисовна¹ и Михаил Григорьевич², Орловы — Георгий Михайлович³ и Ирина Теодоровна⁴ и папа с мамой — Иван Георгиевич⁵ и Надежда Александровна⁶. Это был костяк компании — назывался «малый круг».

Чем резко отличалась компания того времени от нашей компании, когда я уже стал взрослым? Они пили гораздо меньше. То есть на шестерых, сидящих за столом, легко могла остаться початая бутылка коньяку и недопитая вина.

Разговоры шли на девяносто процентов об архитектуре. Причем от сиюминутного тактического разговора, междусобойчика — кто что делает, кто чем занят — до глобальных и специальных…

Папа вообще был одержимый. Он приходил с работы, ужинал и садился за чертежный стол. В моих детских воспоминаниях он — только за рабочим столом, иногда на полу — если он, например, чертил колонну для вестибюля на «Киевской». Колонна в натуральную величину, высчитанная по унциям. На моей памяти был у него объект — «Белорусская»-кольцевая. Там есть такие мощные бра из мрамора, похожие на писсуары. Он их чертил все в натуру, потом детали лепил в пластилине, только потом отдавал в производство.

Папа был ужасен тем, что ничего из сделанного не хранил. Сделал — и все, ему это было уже не интересно.

На все станции метро проводились конкурсы. Здоровые подрамники, 2 на 1,5 метра, — папа рисовал превосходно и открашивал их в такой мрамор, что рукой потрогать хотелось. И так всю жизнь. Сколько он тянул эту лямку — он дома работал. У него был большой чертежный стол с выдвижными ящиками. На ящик клалась маленькая чертежная доска. Я садился к ней, учил уроки, и смотрел, как папа работает. Это было полупоощрением, полунаказанием, чтобы я не отвлекался. Но папа, конечно, отвлекался сам и начинал мне что-нибудь рассказывать об архитектуре. Поступив в институт, я ощутил, что много знаю того, чего не знают другие. Я даже выезжал на этом на экзаменах — уводил преподавателя в сторону от темы, которую я недостаточно знал, и часто удачно.

Папа знал все, в смысле образования. Например, он показал нам с сестрой и нашим однокашникам, которых было всегда много у нас дома, как строить перспективы в три раза быстрее, легче и удобнее, чем учили в институте.

Помимо станций метро папа делал проекты не по работе — «Промбанк» на Тверском бульваре, павильон «Механизация» на ВДНХ⁷ — это была «халтура». Но, с другой стороны, это была работа, конечно. Все рисовалось дома — лепной фриз стилобата главного входа павильона «Механизации». Некоторые чертежи и угольные рисунки сохранились, часть их сейчас у меня в мастерской — девушка с подносом, на нем виноград, а кто-то овцу стрижет. Вся эта композиция была продумана папой. Он не доверял скульптору, может, это и плохо, не знаю.

Мама тоже была архитектором. Конечно, отвлекалась на семью, на детей.Тем не менее они работали всегда вместе.

Кроме работы и семьи для папы ничего не существовало. Он всю жизнь посвятил архитектуре. Хотя мне сказал, что лучшее в жизни — это любовь и путешествия. Я ему поверил и попутешествовал. Сам он по Союзу поездил, конечно, но не так много, как хотелось бы. Как-то он по Сванетии с рюкзаком месяц ходил. Ездил в Среднюю Азию…

Он был почетным железнодорожником — мог бесплатно съездить в любую точку Союза два раза в год — в мягком вагоне. Если бы мы не ездили всем семейством в Гагры, можно было бы сказать, что он это мало использовал.

В 1952 году папа купил «Победу», и, конечно, всем семейством мы изъездили европейскую часть России, Кавказ, Крым, Прибалтику.

Четыре раза папа съездил за границу. Впервые — в возрасте шестидесяти лет, в Италию. И сказал — все, теперь могу умереть спокойно.

О коллекциях

Моего папу быт не интересовал абсолютно. Он мог есть на пластмассовом столике или на колоде для рубки дров. А я увлекался и собирал кувшины⁸, мебель. Вот, например, стол середины XIX века. И один стул. Я потом два года искал такие же стулья. Теперь у меня полный набор — шесть. Клево. На двух, когда я их купил, были наклеечки: зеленые ссохшиеся бумажки — инвентарные номера. Было написано «Зимний дворец». Я понимаю, что они стояли, может быть, на кухне, но все равно приятно… Или вот этот диванчик. Говорят, на нем Крылов сидел. Хотя я думаю, что он сломал бы его, если бы сел…

О своей компании, о самодеятельности

В детстве, когда я был маленьким, мы с сестрой на зимние каникулы всегда награждались поездкой в дом отдыха «Суханово». Там были такие же семьи, с такими же детьми — постарше и сверстники. Поступив в институт, я увидел примерно тот же набор детей, который я видел там… Кто-то женился, кто-то разводился — все это мешалось в таком бульоне. Но все равно круг оставался тем же. Только сейчас, увы, поредел. Одно время было увлечение велосипедами, потом лошадьми. Потом были горные лыжи. Это семидесятый год. Я достаточно недолго был в этой команде, сломавшись… Как писал Егоров⁹:

И был разгул и буйство красок,
Души какой-то там предел.
И с ним певец любви Некрасов
Спокойно в прошлое глядел.
Потом сорвались как лавина,
В мгновеньях меряя свой путь.
И приближается равнина,
Маня в объятьях отдохнуть.
Потом, он помнит это смутно,
Какой-то резкий поворот,
Паденья долгая минута,
И лес в глазах наоборот…

Целую поэму написал Слава Егоров — замечательный мой дружище…

У нас в те годы была самодеятельность. Мы увлеченно что-то делали… Слава Егоров и в институте капустники писал, и в ГИПРОВУЗе¹⁰, где мы тогда работали. Он так писал, что райкомовские люди заинтересовались, с хорошей точки зрения. Приехали нас послушать. И отправили нас в Среднюю Азию на 10 дней — Самарканд, Хива, Бухара. Нет, не на гастроли. Просто нас так наградили. Потом еще в Союзе архитекторов мы два спектакля устроили, когда еще был жив «Кохинор и рейсшинка». «Харитон и Ширинка» — их звали…

Об учителях

Я, собственно, у одного учился в основном. У профессора Юрия Никитича Емельянова11. Человек был очень знающий. Казался нам глубоким стариком. Он умер в 59 лет. Он никогда не говорил, как надо. Он говорил, как нельзя. Мы с ним очень плохо разошлись на дипломе. Я не хотел уступать своей идее фикс. А он говорил, что так нельзя, и отказался от моего диплома. Я закончил этот диплом без него, с помпой, с шумом, с пятеркой. А потом уже взрослым, понял, что он был прав. Потому что я снес ГУМ, на минуточку. Потому что увидел, что ось Большого театра и Театральной площади и ось Тверской и Красной площади аккурат 30 градусов. И точка пересечения на колокольне Василия Блаженного. Я решил эту тему развить и поставил треугольник мощный на месте ГУМа. Емельянов сказал: «Так нельзя делать, каинова печать!», и по-своему он был прав, конечно. Но я разбежался — остановиться не смог.

Был еще Кирилл Николаевич Афанасьев12. Профессор, он градостроительством занимался и типологией, историей архитектуры. Я его знал с детского возраста, потому что он с мамой учился в одной группе. Его багаж знаний у меня не умещался в понимании. Как можно было, будучи архитектором-практиком, так глубоко знать историю архитектуры, итальянский Ренессанс в частности? Он мог сказать о любом выдающемся памятнике, не просто так — две колонны, а посередине гвоздик… Фантастических знаний человек. И градостроительство он знал. И московские проблемы знал. Историю Москвы — как, что, почему, отчего… Про каждую улицу мог рассказать, и что на ней было, и что снесено — знания были энциклопедические. Он ко мне хорошо относился. Когда-то он хладнокровно предсказал моей будущей жене, что выходить надо за Таранова. Хотя рядом стояли еще два «претендента». Он сказал: один — самый талантливый, другой — самый красивый, а Андрей — это тот человек, с которым можно жизнь прожить. Кстати, послезавтра мы с командой встречаемся с его вдовой, которой уже 92 года. Пятнадцать лет, как он умер. Каждый год встречаемся обязательно, чтобы вспомнить его.

О переходе от классики к модернизму

Я поступил в 1958 году, уже после кремлевского совещания, которое было в 1954¹³. На первом-втором курсе у нас была Зинаида Сергеевна Чернышева. Она была женой Захарова14, ректора Строгановки. Захаров был махровым классицистом — очень хорошо рисовал, знал все законы классики и т.д. Говорили, что она талантливее его…

Она во всем придерживалась старой школы, говорила: «Нужно знать итальянцев».

У меня с ней контакта не получилось. Может быть, потому, что сестра моя Алена, будучи старше меня по институту, уже была подвержена новым веяниям. Зинаида Сергеевна держала всех студентов в черном теле — пропорции, золотое сечение и так далее… «Отмывать надо так… Здесь колонн теперь уже не делают, но мы сделаем вот так…» Все с очень сильной оглядкой на прошлое.

И слово «Корбюзье» у нас не произносилось на первом курсе. Все они были как будто в одной бочке заквашены — абсолютные сверстники папы. Папа с Захаровым учился в аспирантуре вместе. И был сильно подвержен влиянию классики. А мы были нигилистами — все отвергающими.

Когда я перешел на третий курс к Емельянову — его ассистентом была Зинаида Федоровна Зубарева15 — они нам из библиотеки приносили книжки, которые выдавались только профессорско-преподавательскому составу — Корбюзье, и Нойтры, и Райта, и Миса ван дер Роэ… Хотя нет, Миса ван дер Роэ мне принес папа. У меня этот журнал до сих пор хранится.

В Райта я влюбился тут же и по сей день не разочаровался. Я ездил в Чикаго — это фантастика! А в Японии я был одним из последних, кто побывал в райтовском «Империал-отеле». Через полгода его взорвали. Это отдельный рассказ. Потом я влюбился в Корбюзье. Потом в Миса ван дер Роэ… Все это прошло довольно быстро. Но мы уже о классике забыли думать.

О конкурсах

Когда мы учились, институт обычно делал заказные конкурсы. Во главе стояли Барщ16, или Симонов17, или Емельянов, или Бархины18. Делались Юго-Запад Москвы, Всемирная выставка, которая не состоялась, и тому подобное. Старшие курсы были основной тягловой силой — помоганцами19…

Особенно запомнился конкурс на Всемирную выставку. Это было в Теплом Стане — огромная территория. Проект Белопольского20 казался на голову выше остальных: он сделал блестящую идею — поставил круглый «стол», который где-то врезался в рельеф, где-то стоял на ногах… И на этом столе были все павильоны — все государства за круглым столом. А в середине был шар — советский павильон. Мы поняли, что вот это — да!

Надо сказать, что у Белопольского были очень сильные помоганцы — Ильин-Адаев21, Хавин22, Кананин23…

А мы все рабствовали у Емельянова — павильончики делали в масштабе, макеты. Но Емельянов не дотянул… Но мы видели, что ломка идет. И что Емельянов, в частности, уже играет в нужную игру.

Когда мы потом делали диплом, и я со своим треугольником носился (сторона треугольника была 250 метров!), я пытался вякать что «Яков Борисович себе позволил, а вы меня не пущаете!».

О путешествиях

Началось все со случайной поездки в Японию. Это был 1967 год. Попал я туда благодаря самодеятельности.

Я плохо вообще-то учился. В комсомол вступил на пятом курсе — могли быть неприятности у преподавателей, если в институте учился некомсомолец. И вот я в ГИПРОВУЗе в комитете комсомола… Нас было шесть архитекторов — мы работали, выпивали и делали самодеятельность. Короче, мне дали рекомендацию, и я поехал в Японию.

Мы там были почти месяц. До Хабаровска самолетом, потом поездом до Находки и теплоходом в Йокогаму. В одиннадцать часов вечера прибыли в порт. Гид говорит: «Давайте я вас выведу на Гинзу?» И он нас вывел на Гинзу! Это было как кувалдой по голове. Потому что мы попали в центр бенгальского огня. Все сияло — эта реклама сумасшедшая, архитектура, машины… Эти люди, которых очень много, и половина ходит в европейском, а половина в национальном. Особенно борцы сумо. Идет это раздутое чудовище, а за ним свита, люди в кимоно, человек двадцать пять! Они идут из кафе в кафе. Или, может быть, в публичный дом… Кругом реклама, и все это жужжит и пыхает. Это был шквал. И вдруг, в полпервого — все выключено. Все, спать пора, отдохнуть перед следующим рабочим днем.

Потом мы прошвырнулись по всей Японии. Это было нечто. Потому что крупные города — Осака, Киото, Токио, Хиросима — были современные города. А Киото был современный, а был и старый. Там 400 храмов… Монастыри, перетекающие из одного в другой. И все это в пихтах, соснах такой изощренной искривленности, что подумать, что эта сама природа так делает, ни у кого не хватало дерзости.

В Наре по городу бродили олени. Гирлянды фонарей со свечками внутри. Идешь по тропиночке — вдруг колодец каменный, а на нем лежит ложечка. Чтобы из ведра ложечкой попробовать или что-то еще… Все непонятно — все клево…

Потом нас привезли в отель, которому было больше 400 лет. И там мы два дня отдыхали. Традиционный отель — весь раздвигается, весь из бумаги — в любом месте можно проткнуть. Везде татами. Мы два дня обязаны были отдыхать и любоваться видами вокруг — видами Хокусая. Очень хорошо, что у нас был такой перерыв. Иначе месяц такого темпа выдержать было бы невозможно.

У нас было с собой очень много водки. Каждый брал бутылок по десять. На всякий случай. Мы с американцами в Хиросиме соревновались — кто кого перепьет. На следующий день их чуть ли не на носилках выносили, с перевязанными головами. Они не могли забраться в автобус.

Потом нам рассказали, что Токио и Осака были к Олимпиаде практически снесены и построены заново. Там были Минору Ямасаки, Кензо Танге — еще тогда достаточно молодой, и Маэкава — уже совсем старик. Здесь Маекава, а тут напротив Корбюзье… Мы на площади стояли — балдели… Это был шквальный удар, который продолжался 20 дней.

Когда мы плыли обратно, штормило. Весь теплоход блевал. И только мы, геройски попивая водочку, держались. Классно было.

Потом, перейдя на работу в Моспроект, я побывал в Англии, Югославии, Венгрии… И пошлó! Есть такой архитектор Александр Анисимов, он Таганку и Планетарий сделал24. Хороший архитектор и очень образованный человек. Он мне как-то звонит: «Андрей, я организую поездку в Италию». Это было 25 лет назад, в июне 1992-го, я тогда работал в Союзе архитекторов. Он собрал очень хорошую компанию. И поездка получилась офигенная. Я вернулся и сказал жене25: «Все, я в августе еду снова!» И уже сам собрал команду в 25 человек, взял детей своих и не своих, и поехали почти по тому же маршруту. Я понял, что я в плену у Италии, и я от нее никогда не отделаюсь. К сегодняшнему дню я был там больше 20 раз.

Экзотика — это, конечно, Мексика. Просто потому, что у нас ступенька 15 х 30, а у них 25 х 25. Вся архитектура прет наверх — по лестнице подняться нельзя. Когда я поднялся по лестнице в Чичен-Ицу (это невысокая пирамида — 68 метров), то спуститься с нее было невозможно. Только держа цепь на плече, ты с трудом спускаешься вниз. В Мексике люди сидят на корточках спиной к дороге — они в себе… Им не интересно. Мы, когда ждем автобус, все равно смотрим на улицу. А они поворачиваются спиной.

А если говорить об архитектуре, может быть, Египет. Но почему-то пирамиды на меня не произвели впечатления. Возможно, потому, что они очень близко к городской застройке. Если бы они стояли посреди пустого «стола» — это одно. А когда тут автобусы, лошади, верблюды — это другое.

Очень большое впечатление произвела Петра. И Иерусалим, конечно.

И все равно первична Италия. Мне на семидесятилетие дочери сделали подарок. На десять дней мне и Оле они купили билет, отель… Я просил: только Рим! Он безграничен. Я уверен, что не видел и десятой доли. Я нашел, например, место, где убили Цезаря. Один человек показал. И то говорит: «Подождите, я сейчас узнаю. Вам нужно спуститься в этот ресторан. Скажите: Юлий Цезарь. Мы спустились ниже, ниже, ниже… Какие-то коридоры… Какие-то катакомбы… Ресторан давно кончился. Входим в какое-то помещение, там стоит большой макет дворца Тита. Красный кружок нарисован на полу, кусок лестницы — все в грунте. На этом месте был убит Цезарь. Раскопанный кусочек. А наверху там улицы. Это около рынка цветов. Площадь так и называется — Фиори. Там стоит памятник Джордано Бруно.

Рим! Гоголь туда поехал на три месяца, а прожил семь лет.

Что стоит смотреть в поездках

В первую очередь, конечно, архитектуру. А во вторую — рынки. Любые барахолки я очень люблю. Отдельной статьей можно выписать рыбные рынки. В Токио — это аэродром просто. Три Красных площади, только поуже. Весь деревянный пол уложен рыбой — от трехметровых макрелей до микроскопических улиток. И все это кончается к семи утра. За полтора часа все скупается, потом чистится, моется, и к семи утра ни человека, ни тростинки, ничего на этом помосте не остается.

В Венеции есть прекрасный маленький рыночек рядом с Риальто. Стамбульский рынок полуподземный. Или Каирский! Меня хлебом не корми, только дай походить, поторговаться. Я могу купить такую хрень! Очень интересный рынок в Эмиратах. Там все как бильярдный стол. Мы приезжаем на пустырь. Квадрат — 50 х 100, сплошь заставлен одинаковыми кувшинчиками. Можно купить много, но они все одинаковые. Я вижу — посередине возвышается большой. И я говорю: «Мне один маленький и один большой».

Музеи… В Италии куда ни плюнь — музей. Тут Рафаэль, там Джорджоне, это Тициан. И все на бесконечно высоком уровне. Но как шоколад — много не съешь. Идешь в соборы — там роспись или мозаика, тот же Джорджоне. Выходишь и идешь в музей после этого. Тяжко — все это нужно переварить…

Обычно я езжу с командой, где архитекторы диктуют программу. Но бывает и так: Венеция, последний катер в 8 часов вечера (а живем в Местре). Я жене говорю: «Давай снимем гостиницу на ночь, останемся — и походим уж по городу от души». Так мы и сделали. Все уехали, а мы просто ходили. Наткнулись на Мираколи — маленькая, крохотная церквушка на пересечении трех каналов. Все кривое, все непонятное — какой-то островок крошечный. Стоит этакая… Не знаю даже, с чем сравнить, яйцо Фаберже. Такой красоты! Внутри три человека… Утром мы встали, чтобы пойти на рынок. И тоже народу мало. И каждый продавец рыбы выглядит как профессор — хрустящая рубашка, какой-то колпак… И любезность… Улыбается, как будто ждал тебя неделю. Отношение — ну наконец, любимый друг, я тебя увидел.

В Штатах в первый раз неожиданность прельщает. А во второй раз ты уже знаешь, что будешь смаковать. В Нью-Йорке сели на катерочек — вокруг статуи Свободы… Я с этой точки никогда раньше не видел Нью-Йорк. Потрясающе! Убийственная панорама.

Идем по Бродвею, и вдруг торкнуло: что-то я сейчас мельком видел. Оглянулся, стоит роскошный этот дом — Сиграм. Я на него смотрел не знаю сколько времени… Потому что он настолько хорош, настолько безукоризнен — все, начиная от цвета, чуть-чуть приглушенного… И бронзовые рельсы вертикальные. Мы зашли внутрь. Я трогал все это, рыдал… Сиграм!

Так же я балдел в Испании в павильоне барселонском. Ну куда денешься? А когда мы были у Роншана? Мы приехали туда рано утром — туман такой, что руки не видно. Стало пригревать солнышко, и из этого молока стал появляться какой-то силуэт неясный. Потом абсолютно голубое небо, зеленая трава и эта белая хрень… У-ооооооо… Все рыдали! Потрясающе. Такой подарок…

В Шанхае меня потрясло, что они сделали с городом за 16 лет. Старого Шанхая теперь нет. Такой город захреначить — это обалдеть. Поразил стоящий среди леса этих роскошных небоскребов крошечный макетик — павильон, который был подарен Сталиным Мао Цзэдуну в 1951 году. Университетик московский, но в десять раз меньше. Стоит, пока не снесли.

Очень мне жалко, что мой отец ничего этого не видел…

Подготовил Илья Мукосей

¹ Е. Б. Новикова (1912–1996) — архитектор, профессор МАРХИ.

² М. Г. Бархин (1906–1988) — архитектор, автор проектов театра имени Вс. Мейерхольда (1931–1932), планировки и застройки Севастополя (1947), Дворца Советов в Москве (1958 и 1959), профессор МАРХИ (1930–1950).

³ Г. М. Орлов (1901–1985) — архитектор, лауреат Сталинской премии (1951). Наиболее известен проектами ГЭС — Кременчугской (1955), Братской (1960–1968) и других.

⁴ И. Т. Орлова-Купецио — (1908–1992) — архитектор и художник.

⁵ И. Г. Таранов (1906–1979) — архитектор, автор одиннадцати станций Московского метрополитена, лауреат Сталинской премии (1952).

⁶ Н. А. Быкова (1907–1997) — архитектор, лауреат Сталинской премии (1952), автор десяти станций Московского метрополитена, девять из них — в соавторстве с мужем. В том числе — станции Новокузнецкой: в переходе на Третьяковскую там установлено панно, на котором справа — Иван Таранов (по словам Андрея Ивановича — очень похож), а левее, во втором ряду, через одного местростроевца, — сама Надежда Быкова.

⁷ В 1950-е гг. перестроен по проекту самого И. Г. Таранова, а в 1964-м, в связи со сменой экспозиции, переименован в «Космос».

⁸ Коллекция кувшинов А. И. Таранова, возможно, требует отдельного рассказа. Но несколько фотографий мы здесь помещаем — прим.ред.

⁹ В. Г. Егоров (р.1940) — заслуженный архитектор РФ, президент Клуба архитекторов «АрС» (Архитектурные среды), под эгидой которого с 1992 года в ЦДА проводятся концерты и другие мероприятия. Также известен короткими стихотворными портретами коллег-архитекторов — Е. В. Асса, А. В. Бокова, А. Б. Некрасова, А. Д. Меерсона и многих других.

¹⁰ Институт по проектированию высших учебных заведений «ГИПРОВУЗ» существовал в Москве в 1947–1991 гг.

¹¹ Ю. Н. Емельянов, (1907–1966) — архитектор, профессор МАРХИ.

¹² К. Н. Афанасьев (1909–2002) — архитектор, профессор МАРХИ (с 1935), доктор искусствоведения (1954), член-учредитель Союза архитекторов СССР (с 1955), автор монографий и книг по теории и истории архитектуры. С 1938 года жил в доме завода «Геодезия» на Пятницкой, построенному по его проекту.

¹³ Имеется в виду состоявшееся в декабре 1954 года Всесоюзное совещание строителей в Кремле, на котором Н. С. Хрущев впервые выступил с резкой критикой «излишеств в архитектуре».

¹⁴ Г. А. Захаров (1910–1982) — архитектор, лауреат Сталинской премии 1-й степени за проект станции метро «Курская-кольцевая», проректор, а затем ректор Московского высшего художественно-промышленного училища (1958–1982). Архитектор З. С. Чернышева — постоянный соавтор мужа.

¹⁵ З. Ф. Зубарева (1920–2003) — архитектор, профессор МАРХИ, преподавала в институте с 1950 года. Добилась также серьезных успехов в спорте: была мастером спорта и чемпионом СССР по волейболу (в 1938 и 1940 гг., в составе команды «Спартак»).

¹⁶ М. О. Барщ (1904–1976) — архитектор, автор зданий московского Планетария (1927), дома-коммуны на Гоголевском бульваре (1928–1933), монумента «Покорителям космоса» на проспекте Мира (1964) и многих других. С 1947 г. — профессор МАРХИ.

¹⁷ Г. А. Симонов (1893–1974) — архитектор, один из важнейших представителей ленинградского конструктивизма (Дом Общества бывших политкаторжан ,1931–1933, Институт сигнализации и связи, 1932 и др.). Председатель Комитета по делам архитектуры при Совмине СССР (1947–1949), с 1955 года — преподаватель МАРХИ.

¹⁸ Имеются в виду: М. Г. Бархин (см. примечание 1), его брат Б. Г. Бархин (1913–1999) — доктор архитектуры, автор зданий Музея вооружённых сил в Москве (1960–1965), и Музея истории космонавтики в Калуге (1962–1968), лауреат Государственной премии РСФСР (1968), преподаватель МАРХИ с 1943 г., их отец Г. Б. Бархин (1880–1969) — автор здания газеты «Известия» в Москве (1925–1927), один из основателей Союза архитекторов СССР (1932), преподаватель МАРХИ с момента его создания.

¹⁹ А. И. Таранов: «Помоганцы — это люди которые помогают, а рабы только исполняют. Помоганец — это еще не соавтор, но тяготеющий к этому. Ему можно было доверить какой-то узел развязать. На третьем курсе мы были рабами. Могли клеить подмакетник, красить фон, что-то наклеивать, сажать деревья на макет, но не более. А на следующем курсе мы уже были помоганцами».

²⁰ Я. Б. Белопольский (1916–1993) — архитектор, лауреат Сталинской (1950) и Ленинской (1970) премий, народный архитектор СССР (1988). Автор многочисленных зданий и мемориалов (в Трептов-парке в Берлине, на Мамаевом кургане в Волгограде, памятника Ю. Гагарину на Ленинском проспекте в Москве и т.д.).

²¹ Ю. В. Ильин-Адаев (1935–2007) — советский и российский архитектор, художник, плакатист. Автор плакатов к таким фильмам, как «Кин-дза-дза», «Тридцать три», «Курьер».

²² В. И. Хавин (1931–2005) — архитектор, автор ансамбля жилых и административных зданий на Октябрьской площади в Москве, мемориального комплекса «Героям Гражданской и Великой Отечественной войны» в Новороссийске (1982), здания Газпрома в Москве (1995), лауреат Ленинской премии (1984).

²³ Р. Г. Кананин (1935–2017) — архитектор, автор здания Университета дружбы народов имени П. Лумумбы в Москве (1969–1973), мемориального комплекса «Героям Гражданской и Великой Отечественной войны» в Новороссийске (1982), лауреат Ленинской премии (1984).

²⁴ А. В. Анисимов (р. 1935) — доктор архитектуры, лауреат Государственной премии СССР (1991) за проект Театра на Таганке, заслуженный архитектор РФ, академик РААСН, профессор ВГИК, автор проекта реконструкции Московского планетария (1997–2000, реализован в 2001–2011).

²⁵ О. А. Бармаш — архитектор, основатель Детской школы искусств «СТАРТ» (1981), художественный руководитель Детской творческой студии Союза московских архитекторов (ДТС СМА), лауреат Государственной премии РФ, Гран-при ЮНЕСКО, премий «Золотое сечение» и «Хрустальный Дедал».