Валерия Преображенская: «Наша работа как слоеный пирог»

Интервью из архивного номера с темой «Город женщин» — о пути из реставратора в архитекторы и из ученицы в полноправного партнера.

Анатолий Белов: Ты училась в МАРХИ во второй половине 1990-х годов. Лужковский постмодерн цвел пышным цветом, в 1998-м ударил тяжелейший экономический кризис. У тебя на этом фоне не возникало желания уйти из профессии?

Валерия Преображенская: Так для меня профессия только в 1998 году и началась! Мое решение пойти учиться в МАРХИ было абсолютно осознанным. К тому моменту у меня уже был диплом художника-реставратора — в 1992 году я окончила Московское художественное училище памяти 1905 года. Я там постигала ремесло реставрации, училась живописи. Об архитектуре вначале вообще не помышляла. После этого занималась всем подряд: что-то реставрировала, что-то рисовала, оформляла спектакли и витрины. И вот однажды познакомилась с ребятами из МАРХИ. С горящими глазами, они говорили на каком-то непонятном мне языке. Стало любопытно, что это за люди такие — архитекторы. Вскоре особняк на Рождественке стал моим вторым домом.

АБ: От своих родителей я слышал, что в 1980-е годы многие девушки шли в МАРХИ, чтобы удачно выйти замуж…

ВП: Ну, для меня вопрос о замужестве никогда не стоял на первом месте (смеется). Дело скорее в семье. У меня очень правильные родители — спокойные, образованные инженеры. А я неправильная росла: кучу всего перепробовала, курила, тусовалась с какими-то непонятными людьми. Короче, я всегда была ориентирована на то, чтобы пробовать. Поступление в МАРХИ стало естественным следствием моей страсти к исследованию окружающего мира.

АБ: Ты окончила институт в 2001 году? А поступила, получается, в 1995-м?

ВП: Нет, на год раньше. После пятого курса я родила ребенка — отсюда задержка на один год. Взяла академотпуск, восстановилась и сдала диплом. Сложно было принять мысль, что ради такой формальности, как диплом, ради корочки, надо бросить по-настоящему важные и интересные дела и закончить учебу. И все же огромное спасибо родителям, что настояли на этом.

АБ: И все-таки, пока ты училась в МАРХИ, у тебя не возникало сомнений относительно того, правильную ли ты выбрала стезю?  

ВП: Нет, меня просто дико интересовала архитектура. Эта профессия была для меня непознанной землей — я ведь не из архитектурной семьи.

АБ: То есть ты не строила никаких планов? Я не владею статистикой, но слышал, что в те годы многие, разочаровавшись в профессии, мигрировали в смежные области.

ВП: Прежде чем попасть в бюро к Лёве с Пашей ¹, я работала в паре мест, но мне это ни на что глаза не открыло. Там люди просто занимались ремеслом, зарабатывали бабки — в 1990-е это было нормально. В конце 1997 года я пришла в «Архитектурное бюро Айрапетова и Романова». С год мы спокойно работали, как вдруг летом 1998 года грянул кризис… Тогда бюро едва не развалилось. Было страшновато, но мы это пережили.

АБ: Ты могла в 1998 году представить себе, что когда-нибудь станешь партнером бюро?

ВП: Вообще не думала об этом.

АБ: Я хотел продолжить этот вопрос другим. Архитектура традиционно считается мужской профессией. Почему, как ты полагаешь?

ВП: Да, как и многие другие профессии. Из моих детских разговоров с папой неизменно следовало, что все без исключения профессии — мужские. Например, повар. Вроде готовят женщины, а все известные повара — мужчины. Или портной. Шитье – женское же вроде дело? Но почти все известные марки основаны мужчинами. Ну да, вторгались женщины время от времени на эту территорию: Шанель, Донна Каран… ну и все, наверное. То же и с архитектурой — это вроде мужская профессия, но только на поверхности.

АБ: То есть у тебя никогда не было цели добиться какого-то руководящего положения?

ВП: Да нет, мне скорее сам процесс был интересен.

АБ: Сложно было привыкнуть к роли руководителя? Как вы вообще взаимодействуете с Левоном?

ВП: Сложно. Пожалуй, только в последние три-четыре года я себя ощущаю более или менее уверенно. С одной стороны, я привыкла воспринимать Левона как своего учителя. С другой стороны, он тоже, как мне кажется, иногда ошибается… Наша работа как слоеный пирог. Первая идея часто его, потом уже я включаюсь. Происходит диалог, в результате которого его точка зрения иногда смещается, хотя бывает и наоборот. Но на этапе выбора пути я доверяю ему в очень большой степени. Если говорить в целом, то на женщин обычно приходится основной объем работы. Все-таки генерирование идей — это больше мужское, а женщина как бы развивает, вычленяет главное. Хотя по-разному бывает.

АБ: Сразу вспоминается довлатовское «я год лежал на диване» (смеется)… Как по-твоему, можно ли вообще в архитектурном творчестве разграничивать мужской и женский подходы?

ВП: Трудно сказать. Вот, например, женские тексты отличаются от мужских — они короче, загадочнее, более жесткие или, наоборот, расплывчатые. Лёва, например, очень длинно пишет. Он не может написать коротко. Коротко могу я написать.

АБ: Да, я помню, ты когда-то рассказывала, что у вас все проекты начинаются с текста: придумывается некая история, из которой впоследствии выводится образ.

ВП: Не всегда. Это один из подходов.

АБ: У тебя нет ощущения, что Левон до сих пор относится к тебе как к ученице?

ВП: Я сама по-прежнему считаю себя ученицей, хотя иногда я об этом забываю.

АБ: То есть в его поведении не чувствуется снисходительности?

ВП: Абсолютно.

АБ: Заказчики, как правило, мужчины. Не бывает такого, что к тебе пренебрежительно относятся?

ВП: Да, я с этим довольно часто сталкиваюсь. Само собой, на всякие мероприятия и встречи зовут именно Левона — меня как бы не существует. Что до заказчиков, то есть такие, которые только матом могут разговаривать, так что в обществе женщины они чувствуют себя скованно, им удобнее с мужчиной общаться.

АБ: Как думаешь, без Левона ты бы справилась?

ВП: У меня был опыт самостоятельной работы — справлялась. Но с Левоном драйва куда больше. Работать с ним — серьезный вызов.

примечания:

¹ До 2006 г. соруководитель «ТОТЕМЕНТ/ПЭЙПЕР» Левон Айрапетов работал в тандеме с Павлом Романовым