Варварская архитектура

В преддверии подготовки нового номера про жилье, мы решили «поднять» архивный материал начала 2000-х годов из ПР32 о новой «элитной» архитектуре. По современным меркам текст Бориса Кагарлицкого выглядит неожиданно гневным и страстным. Откровенно говоря, картина с тех пор не сильно изменилась: все так же «уходит» старая Москва, возникают часто неуместные «элитные» комплексы, а дома «простонародья», по выражению автора, ветшают. Но вот страстности в отрицании этого процесса у нас поубавилось. Мы, похоже, привыкли.

Символом российских «либеральных реформ» для меня долгое время была одна история, прочитанная в газете первой половины 1990-х годов. Двое работяг, озверевшие от невыплаты зарплаты, решили заработать в духе времени, приватизировав немножко общественного достояния. Умельцы срезали высоковольтные провода и продали их на пункте сбора цветного металла. Доход предприимчивых людей составил тысяч двадцать тогдашних рублей. Ущерб, который они нанесли собственному заводу и городку, где все разом встало, исчислялся в несколько миллионов долларов.

Вполне возможно, что в историю архитектуры нынешняя эпоха войдет не тем, что она построила, а тем, что она разрушила. Разумеется, нечто подобное можно сказать и про советские времена. Да и вообще, любая новая власть начинает с того, что сносит некоторое количество архитектурных памятников прошлого. Английские пуритане разрушали великолепные средневековые замки, французские санкюлоты срыли Бастилию. О варварах, разбиравших на запчасти римский Колизей, даже и говорить не приходится.
Особенность нынешнего разрушения, однако, в том, что оно происходит не под давлением необходимости, войны или нищеты, не под лозунгом социального прогресса и технической модернизации, а под знаменем личного благоустройства. Иными словами, модернизация, конечно, происходит, но не для города и общества, а только для отдельных продвинутых граждан. И касается она исключительно индивидуального потребления.

Потребительская логика доминирует и в архитектуре. Жилье строится для того, чтобы его можно было продать. Это аксиома рынка, но далеко не первое требование искусства. Соответственно, старая городская среда разрушается вовсе не потому, что она не отвечает идеологическим или художественным требованиям господствующего класса (как раньше). У нынешней российской элиты просто нет собственной эстетики, да и с идеологией неважно. Именно поэтому неудачей завершаются любые попытки создать новый «большой стиль», пусть даже механическим путем, накромсав в лучших постмодернистских традициях эстетических ломтиков из больших стилей прошлого. Новая элита в стиле не нуждается. Зато она хорошо понимает в коммерции. Ценность здания зависит не от его исторических или архитектурных качеств, а от того, оборудовано ли оно современными коммуникациями, системами охраны и парковочными местами. Сталин и Хрущев сносили церкви, видя в них символ конкурирующей религиозной идеологии. Сегодня любой памятник архитектуры может быть уничтожен только оттого, что в нем нет подземного гаража.

Если общественные здания предполагают соответствие хотя бы некоторым идеологическим и символическим требованиям, то жилое строительство является той сферой, в которой нынешняя элита свободна выразить себя в полной мере. Она и выражает, возводя бетонные и кирпичные коробки в центре города, застраивая Москву непривычными для нее таунхаусами, украшая высотки пентхаусами и возводя постмодернистские сооружения фараонических размеров в самых неожиданных местах. Было бы, вероятно, очень поучительно и забавно, если бы все эти строения собрались в одном месте, составив некий «закрытый город» отечественной элиты, социально-архитектурный паноптикум или просто зону, которую следующий политический режим мог бы законсервировать для потомков вместе с ее обитателями. Однако строительный бум не щадит ни одного квартала в центре столицы и даже на ближних к нему подступах. Если отбросить «плебейский гнев», приходится констатировать, что главный эстетический недостаток нового «элитного жилья» — его расположение. Дома стоят не на своем месте. They don't belong here, как говорят англичане. Отсутствие представлений о традиции, стиле, архитектурном ансамбле и совместимости между зданиями как раз то, что отличает варварское строительство от продукции цивилизации. Варвары не только разрушают. Они еще и строят. И в этом — главная беда!

Меня всегда удивляло, что богатеющие отечественные господа склонны селиться скопом в огромные многоквартирные дома или, на худой конец, средних размеров постройки. При этом стоимость квартиры такова, что на подобные деньги можно запросто купить разрушающийся особняк и, отреставрировав его, превратить в настоящий дворец. Да зачем особняк? Таким же образом можно перестроить изрядную часть домов ординарной архитектуры XIX века. Купцы времен Островского жили там очень даже неплохо. Почему же не следуют их примеру пионеры нового русского капитализма?

В Подмосковье стоят во множестве старинные усадьбы — запущенные, заброшенные, полуразрушенные, но вполне поддающиеся восстановлению и реконструкции. Но нет, люди предпочитают строиться на новом месте, возводя за высокими заборами трехэтажные каменные особняки, напоминающие уменьшенные копии Тракайского замка. К тому же все они теснятся друг к другу поближе, превращая элитный поселок в постмодернистскую метафору коммунальной квартиры.

В Москве и того хуже. Похоже, даже олигархам, за редким исключением, не приходит в голову, что в городе тоже можно жить в отдельном доме. Разумеется, решающую роль здесь играют коммерческие соображения. Застройщикам выгоднее снести старый дом и построить на его месте многоквартирный муравейник, нежели возиться, возвращая к жизни старинное здание. К тому же хорошая реставрация потребует качественных и дорогих материалов, серьезных специалистов. А элитное жилье нового образца можно строить из «подручных» средств, с которыми умеет обращаться любой молдавский гастарбайтер. Странно, что хозяева жизни столь зависимы от строительных фирм. Они не навязывают им своих вкусов, не пытаются взять инициативу в свои руки (при наличии денег — что проще: купил здание, нанял архитектора для реcтаврации или реконструкции). Как-то совсем по-советски предложение доминирует над спросом. Эта слабость свидетельствует о том, что российская элита представляет собой не устоявшийся класс со своей историей и культурой, а атомизированное сборище частных лиц, живущих скорее индивидуальной, нежели коллективной жизнью. И дело вовсе не в том, что российский капитализм молод. Просто у нашей новой элиты в роду не было ничего героического, что придало бы ей чувство гордости и уверенности в себе, не было и общего дела. Нельзя же в самом деле построить героический миф на основе истории постперестроечных политических катаклизмов или приватизации народного добра.

Немалую роль играют и соображения безопасности. Одиночный дом охранять дороже. Другое дело, что, расползаясь по городу, элитное жилье само создает новую социальную географию, при которой охранять нужно не отдельные дома, а целые микрорайоны. Вообще забота об охране выдает уязвимость, неуверенность и неэффективность элит. Неспособность верхов общества создать даже для самих себя комфортную (в том числе и психологически) среду свидетельствует об их глубокой несостоятельности в качестве национальной элиты. Богатых людей во всем мире приходится защищать: в меньшей степени — от бедных, в большей — друг от друга. Но, пожалуй, только в Южной Африке я видел такой страх перед внешним миром, такое желание от него отгородиться. А ведь общество, от которого прячутся, создавали сами.
Разобщенность и неуверенность элит оборачивается отсутствием внятного стиля, а советское происхождение новых начальников напоминает о себе, когда обнаруживается почти полное отсутствие потребности в изящной и утонченной среде обитания. Красота измеряется ценой. Яйца Фаберже (довольно бесполезная, в сущности, вещь) хороши не тонкой работой, а стоимостью. Любое здание является не в последнюю очередь вложением капитала (что особенно важно в условиях нестабильной банковской системы и массового уклонения от налогов). В этом смысле дорогое жилье принципиально лучше дешевого, а большое выглядит заведомо привлекательнее маленького. Понятие об уюте утрачивается так же, как и представления о красоте.

Зато архитектор в подобной ситуации получает определенную свободу. Эстетическая беспомощность заказчика-потребителя позволяет авторам проекта развлекаться самым неожиданным, зачастую извращенным образом. Классическим примером подобной практической шутки (practical joke, как сказали бы в Британии) является дом «Патриарх», рядом с одноименными прудами. Нагромоздив этажей, построили средних размеров зиккурат, компактную пользовательскую модель Вавилонской Башни, но фантазия Брейгеля здесь переплетается с традициями сталинского классицизма. Соцреалистические статуи, изобража-ющие создателей этого шедевра, гордо смотрят на улицу со среднего уровня здания. А завершается все это почему-то татлинской башней Третьего Интернационала. Такой проект — в качестве шутки — получил бы, несомненно, одобрение, появись он на архитектурном конкурсе. Знатоки соцарта искренне смеялись бы, разглядывая выставленные чертежи или макет. Но только в Москве такое можно построить в камне, в натуральную величину. И только у нас найдутся люди, готовые в подобном здании жить, да еще платить за это огромные деньги. Воплощенный в натуре проект кажется уже куда менее забавным. Он раздражает своей агрессивностью, своей реальностью. Если ваш фантазм вдруг обратился правдой жизни, это приятно далеко не всегда. Но каково, если вам приходится постоянно видеть перед собой чужой фантазм, почему- то ставший частью вашей повседневности. Если «Патриарх» построен людьми с извращенным чувством юмора, то Триумф-палас на Соколе (компания «Дон-строй») свидетельствует, напротив, о его тотальном отсутствии. В качестве одного из символов буржуазной России предлагается имитация сталинской высотки, причем распределение квартир по этажам должно отражать представления застройщиков о социальной иерархии — чем выше, тем дороже. Тоталитарный стиль на службе буржуазного самомнения. Как известно, при Сталине высоток планировалось восемь. Семь было построено, а восьмая, правда, в несколько уменьшенном виде, переместилась в Варшаву под именем «Дворца культуры и науки» — символа братской советской помощи. Теперь недостающее место занял Триумф-палас, если не географически, то, по крайней мере, символически.

На фоне неототалитарной архитектуры и материализовавшегося соцарта более мелкие элитные сооружения выглядят примером умеренности, здравого смысла и практичности. Однако их архитектура вряд ли намного более гуманна, а главное, отдает непреодолимым офисным стилем: жилые дома можно отличить от контор банков и компаний только по отсутствию (или наличию) на них соответствующих табличек. Редко где-то появится небольшой дворик или маленький сад, зато все тщательно продумано для удобства автомобилей. Это уже не постсоветская и не неоклассическая архитектура, даже не постмодернизм. Это просто утилитарные объекты, предназначенные для проживания и воспроизводства людей с высоким достатком (как заводские сооружения предназначены для производства, скажем, удобрений, а сельскохозяйственные фермы — для выращивания скота). В этом, впрочем, сказывается традиционное советское мышление, только подправленное и развившееся с учетом новых возможностей. Ведь и советский период видел в жилом здании прежде всего место, где люди спят. Просто теперь люди изменились. Назло эстетам и интеллектуалам финансово-политическая элита осваивает городское пространство в полном соответствии со своими вкусами и потребностями. Если эти вкусы кому-то не нравятся, а потребности кому-то кажутся странными, это проблема критиков. Деньги не создают красоты, но они утверждают норму. Глаз привыкает к новым формам и по мере того, как традиционная архитектурная среда уничтожается, эти формы становятся единственно доступной нам реальностью (как в свое время ею стали панельные многоэтажки спальных районов). В известном смысле возникает даже новый городской ансамбль: количество переходит в качество, а строительный бум в сочетании со сносом старого города делает свое дело. Когда блочные дома «простонародья» окончательно превратятся в руины, а памятники XVIII и XIX веков сократятся до нескольких случайных вкраплений в урбанистический пейзаж, именно сооружения эпохи второго пришествия капитализма станут определять лицо Москвы и еще нескольких городов «столичного типа». Вполне возможно, после очередной смены политического режима элитное жилье сегодняшней эпохи рассыплется и уйдет под землю, как Кощеев замок или дворец злой волшебницы в детском фильме: в некоторых элитных постройках второй половины 1990-х годов уже видны трещины, осыпается штукатурка. Устоявшие здания будут перепрофилированы, а на месте заново образовавшихся пустырей начнут строить новый город Солнца. Почему бы тогда не попробовать реализовать очередную архитектурную утопию. Например, приняться за восстановление исторического города, разрушавшегося на протяжении почти столетия. Пусть это будет не более чем реконструкция, вызывающая усмешку профессионалов: старые здания полагается отстраивать на прежнем месте лишь после войны или нашествия варваров. Но мы как раз пережили несколько войн. А нашествие варваров еще в самом разгаре.