Архитектура и политика: «На любой проект найдется огромное количество людей, которым он не нравится»

В начале этого года ПР совместно с архитектурным критиком из Санкт-Петербурга Марией Элькиной провел дискуссию «Архитектура и политика: механизмы принятия решений о развитии городских территорий» на примере двух громких проектов — для Бадаевского завода от Herzog & de Meuron в Москве и Охтинского мыса в Санкт-Петербурге. Мы обсудили с экспертами, что прорывного в непобедившем проекте MVRDV для штаб-квартиры «Газпромнефти» и в поднятии на высоту 35 метров новых зданий над историческими, а также как избежать городских конфликтов и о чем должны думать архитекторы, создавая сегодня знаковые объекты.

В дискуссии приняли участие Ольга Большанина (Herzog & de Meuron), Евгений Быков (Проектное бюро АПЕКС — член консорциума под руководством MVRDV на конкурс развития Охтинского мыса), Олег Шапиро (Wowhaus), Александр Кривенцов («Циркуль») и Алексей Новиков (Habidatum). В тексте приведены самые важные высказывания участников, дискуссию целиком можно посмотреть на видео.

Олег Шапиро, сооснователь бюро Wowhaus: «Проект MVRDV примирил бы многих с таким загрязнителем среды, как «Газпромнефть»

Я не очень люблю MVRDV как архитекторов, честно говоря, но этот проект мне очень нравится. Это чрезвычайно остроумная вещь. Есть компания, которая загрязняет планету, а есть ее офис, который: а) деревянный, в) абсолютно экологичный, с) карбоновый след не оставляет. Это идеологически очень интересно. Кроме того, он взаимодействует с территорией, с людьми, с городом. У него занимательная структура, он воспроизводит эти питерские «дырки», внутренние дворы-колодцы, он сложно организован. Мне не очень нравятся его фасады, но то, что мы видим сейчас — только концепция. И, мне кажется, это это крайне важное высказывание, это размышление о месте, об архитектуре, о контексте на совершенно другом уровне – на том уровне, на котором в России архитекторы думают редко, заказчики не думают вовсе, а общественность не знает, что так можно думать. И поэтому объяснять все, что там придумано, важно, даже если его не построят. И, к сожалению, победивший японский проект абсолютно банален. Видимо, в техническом задании была история про прозрачность и проницаемость, и все это заменили прозрачным стеклом. Это не решение, конечно.  

В любой современной российской дискуссии есть две позиции: первая – «не надо делать ничего», а вторая – «давайте делать все другое». «Не надо делать ничего» я бы сразу откинул, потому что обычно это абсолютно деструктивная позиция, разделяемая меньшинством. А «все остальное» можно как раз обсуждать. Можно обсуждать, что проект MVRDV довольно элегантный и сложно-традиционный: не повторяя барочные или классические колонны, он сделан с довольно серьезной абстрактной отсылкой к традициям. В нем есть история, о которой многие говорят, в том числе архитекторы. Многие скажут, как обычно, что проект деревянный и, мол, кто же нам такое согласует, имея в виду, что не существует по нормативам деревянного строительства большого объема в России. Но я бы не беспокоился о «Газпромнефти» в этом случае, потому что эта компания — один из немногих игроков, который как раз может согласовать подобный проект. Наоборот: если бы они выбрали проект MVRDV, то они бы его согласовали, а  там, глядишь, и мы бы начали согласовывать объекты совершенно несправедливо забытого деревянного домостроения в лесной стране То есть это произошло бы на благо отечества, что, мне кажется, очень важно, поскольку примирило бы многих с таким серьезным загрязнителем окружающей среды, как «Газпромнефть».

Все решения проекта MVRDV по сути уже апробированы. Общественных пространств под зданиями в мире полно, в тех же Гонконге и Сингапуре, и на Охте они бы работали. Там есть выход к воде, есть возможность гулять и есть, куда гулять. Можно смотреть на Неву, на слияние двух речек, смотреть на сам этот прекрасный дом, куда-то зайти. Мне кажется, там нет ничего, что исключало бы активность. Наоборот, есть все, чтобы ее включать. Если бы этот дом был построен, этот участок был бы включен в городскую жизнь. 

Японский же проект абсолютно точно, на 250 %, исключает этот кусок города из жизни. Когда вы встанете между этих двух гигантских стеклянных корпусов, то только их перед собой и увидите. Да, если встать в точно выверенном месте, вы разглядите Смольный собор, а если заберетесь на крышу, то увидите панораму Невы — но на этом все. Все остальное – это внутренняя жизнь богатой, мощной, влиятельной корпорации, абсолютно отделенной от города, и стена между вами, пусть и прозрачная, все равно остается непреодолимой. 

Кто-то проводил аналогию с покоящимися кораблями. Но, во-первых, они не покоятся, а стоят, и это не корабли, а дома. И они не разделены, не расчленены. Это такой большой объем напротив такой мелкой на его фоне классической архитектуры Смольного. А у MVRDV офис, наоборот, имитирует сложность сложившегося города. А люди у нас любят гулять все-таки в старых городах, а не в новых.

Евгений Быков, главный архитектор проектов, Проектное бюро АПЕКС: «Мы пришли к уверенному выводу, что такое сделать возможно»

Мы технически сопровождали проект MVRDV на Охте, и это был достаточно смелый шаг с их стоны — предложить концепцию, реализованную практически полностью  в дереве: несущие конструкции здания, фасады. 

Идея освобождения пространства под зданием — это дань авангарду. MVRDV очень внимательно отнеслись к контексту территории (а тут присутствует все — от эпохи неолита до сегодняшнего момента) и предложили свой ответ на задание заказчика: создать офис,  открытый не только для компании, но и для города. А поскольку «Газпромнефть», как любая компания, которая работает с добычей полезных ископаемых и их переработкой, действительно оказывает достаточно существенное влияние на окружающую среду. И была идея создать такой экопроект, который по нашим предварительным оценкам получил бы сертификат LEED Platinum – самый верхний уровень сертификации по стандартам энергосбережения. Более того, проект должен был быть еще не просто эффективным с точки зрения экологичных решений, но и сертифицирован по системе WELL – стандарту, который говорит не просто про экологию, но и про некую антропологию: он дружелюбен по отношению к горожанам, людям, которые там работают, к окружающей среде. 

Если говорить о реализуемости, то вопросы к проекту, связанные с деревянным строительством такого масштаба, понятны и ожидаемы. Речь шла не просто о дереве, а о так называемом CLT — Cross Laminated Timber, условной современной фанере. Это перекрестно склеенные листы древесины, которые обладают хорошей несущей способностью. Однако объем этого материала, заложенный в проект, беспрецедентен не только для России, но и для западного рынка: 155 тысяч кубических метров. Нужно было бы вовлекать большую кооперацию производителей. Что касается пожарной безопасности здания, то мы изучили этот вопрос с точки зрения нормативной документации и пришли к уверенному выводу, что такое сделать возможно. При ограничении высотности до 28 метров и разбивке здания на пожарные отсеки, то есть обеспечив максимально безопасную эвакуацию (пожарный отсек не должен превышать 4 тысячи м2) — в совокупности с требуемой степенью огнезащиты деревянной конструкции мы могли бы согласовать это решение и пройти экспертизу, хотя это и создает дополнительную нагрузку на проект. Мы как профессиональные архитекторы и инженеры любим вызовы. Но разработчик не является оценщиком: последнее слово всегда за девелопером.

При этом я исключаю ситуацию, когда при профессиональном подходе к работе какой-то проект может в силу сложившихся условий трансформироваться неудачно. Проектирование – это не событие, которое происходит одномоментно. Например, «Бадаевский» рождался в дискуссиях три года и трансформировался очень сильно. Но любому решению предшествует исследование. Если приходится принять серьезное решение, которое влияет на архитектурную задумку в целом, то и саму идею нужно пересматривать. Это единственно правильный подход и по отношению к разработчику, и по отношению к девелоперу. 

Ольга Большанина, Herzog & de Meron, главный архитектор проекта комплекса на территории Бадаевского завода: «Современная архитектура – это сочетание технологий, качества и ответственности»

Мы занимаемся проектом Бадаевского пивоваренного завода и очень им гордимся. Бюро Herzog & de Meuron изначально согласилось на проектирование этого объекта как раз из-за его контекста, нам было интересно работать в этой сложной сложившейся среде. И наш проект является ярким примером поиска ответов на важные вызовы XXI века. Города растут, население растет, центры городов уплотняются. Одно дело просто реализовать проект низкоэтажной застройки с хорошим общественным пространством, и другое — реализовать проект в сложившейся среде и главное — гарантировать сохранение наследия, реставрацию памятников, вдохнуть в них новые функции, взять их с собой в XXI век, чтобы они продолжали быть частью квартала и характера участка, и одновременно создать качественное общественное пространство. Мы приложили огромное количество усилий ко всем этим трем аспектам и, мне кажется, они друг другу не противоречат, а могут друг друга очень интересно дополнять и создавать нетривиальные современные ансамбли. 

Мы могли бы расположить новые строения перед памятниками, полностью закрыть  силуэт завода с реки и сделать полностью приватный участок — внутренний двор частного дома. Здания ОКН смотрели бы во двор на новое строение. Однако мы сохраняем участок полностью проницаемым, наш парк становится полностью общественным пространством. И объекты культурного наследия оказываются как бы обрамлены этим парком. И хотя все ОКН были выявлены еще до того, как мы и наш заказчик начали работать над этим проектом, мы потом добавили к ним дополнительные объекты, которые нам показалось важным сохранить. Новые здания при этом приподняты на высоту 35 метров. Мы, понимая инженерную сложность такого комплекса — с точки зрения конструктива, с точки зрения инженерных систем, с точки зрения пожарной безопасности, — подошли к этому сверхвнимательно и очень ответственно и на всех этапах проектирования, уже с момента концепции, продумали это в деталях. 

Что касается опасений по поводу качества реализации, мне кажется, проблема в том, что в России не хватает одной фазы проектирования. В Европе, например, есть концепция – у нас это эскизный проект; есть schematic design – это приблизительно стадия «П»; и потом в России идет непосредственно стадия рабочей документации, а в Европе есть еще дополнительная фаза — detailed design. И как раз проектирование объекта на этой фазе – это когда все системы, конструктив, фасад, архитектура, детали, какие-то встроенные элементы, лестницы — все это детально прочерчивается. И когда у архитекторов есть возможность проработать проект до такой степени детализации, тогда при его реализации возникают минимальные риски. Нет такого, что пришел подрядчик и все испортил: а это мы не можем, а это так не будет. А мы, например, уже отработали эту схему в Сколково, спроектировав наш университет до стадии detailed design и вручив подрядчику пакет документации вместе с заключением экспертизы. И на этой базе, поверьте, можно качественно реализовывать и в России! В целом, мне кажется, такие смелые проекты , как «Бадаевский», должны придавать смелости и мотивировать российских архитекторов на инновацию. Та же сталинская архитектура в свое время была современной и инновационной. Просто люди склонны цепляться за предыдущий период и романтично к нему относиться. А архитектура идет вперед. Главное, чтобы она была не сама для себя, не для чисто каких-то чисто инженерных достижений. Современная архитектура — это сочетание технологий, качества и ответственности.

Александр Кривенцов, основатель архитектурного бюро «Циркуль»: «Делая знаковые проекты, мы будем решать реальные проблемы»

Претензии, которые предъявляются к Охтинскому мысу и Бадааевскому заводу, похожи, но контекст поразительно разный. Я не вижу проблемы разрушения визуального облика Москвы в связи проектом Herzog & de Meuron. Так или иначе, Москва в какой-то момент перестала быть купеческой Москвой и той Москвой, которую мы воспринимаем с детства. В этом отношении Питер немножко другой город, он больше законсервирован. В Москве искать единое визуальное направление – это безумие. Будет ли проект на фоне гостиницы «Украина» или Москва-Сити диссонировать с застройкой на берегу Москвы-реки?..  Проект швейцарских архитекторов прекрасен, он очень интересен, в нем много смыслов. Проработки я его не видел, но считаю, что его необходимо реализовывать по двум причинам. Первая: если не делать этот проект и не строить деревянное здание на  Охтинском мысу, мы никогда не продвинемся вперед с точки зрения технологий, мы никогда не изменим наши СНиПы и наши правила, которые писались под «Моспроект» и ЛенНИИПроект 1970-х годов. Без этого мы будем в стагнации с точки зрения современной архитектуры. Я проектирую и в России, и за границей, и там тоже есть определенные проблемы: в Евросоюзе правила не синхронизированы между странами, что очень сильно стопорит современную архитектуру, архитектуру сегодняшнего дня. А мы и вовсе очень сильно застряли. 

Вторая: у архитектора, помимо его профессионализма, есть социальная ответственность. Поднимая дом на 35 метров и оставляя парк внизу, ты воспитываешь в потребителях – жителях столицы социальную ответственность, ты воспитываешь у человека вкус. А если мы все время будем делать в Москве архитектуру «Балчуга» или архитектуру ТЦ «Артем» в Санкт-Петербурге, мы вкус и уровень понимания жизни для человека никогда не изменим. А вот делая знаковые проекты, которые так или иначе через пот, слезы, кровь мы сможем продвинуть, мы будем решать несколько реальных проблем. 

Мы будем расширять технологические возможности. Мы будем воспитывать в людях понимание современной жизни и урбанистики. Урбанистика – это не скамейки, это восприятие, отношение к миру,  в котором ты живешь. Да, вот этот проект Вини Мааса для Питера – это проект, который может дать человеку, который живет в Красногвардейском районе, понимание того, что он живет в хрущевке, но можно воспринимать ее по-другому. Ответственность архитектора перед людьми очень большая, очень высокая. К сожалению, современный российский архитектор ее часто упускает. У нас же дискуссия – и политика, и архитектура. С политической точки зрения это действительно очень важно. 

Что касается Охтинского мыса. Археологическая история тут очень важна. Если она очень важна, почему ею столько лет никто не занимался? Она никому не была интересна. Я не архитектурный критик, мне тяжело оценивать саму архитектуру, которая выиграла конкурс, я могу сказать – она мне не близка. Почему мне близка архитектура Вини Мааса, которая не выиграла конкурс? У меня несколько проектов, связанных с деревянным строительством. Было бы очень позитивно для моей мастерской, чтобы случился какой-то законодательный прогресс, и я бы мог заниматься этим материалом. И второе, это единственный проект из представленных, если не ошибаюсь, на этом конкурсе, который разбил весь комплекс, не объединяя его в листочек, в лепесточек, в какого-нибудь панголина. Если посмотреть сверху, там самые разные формы, какие только можно представить. Здание поделено на ячейки, которые более правильно смотрятся и со стороны Смольного, и со стороны набережной. То есть проект в принципе учел все аспекты — все, я бы сказал, визуальные законы Санкт-Петербурга.

Алексей Новиков, директор компании Habidatum: «Чтобы более ответственно принимать решения, нужно понимать, что мы говорим о будущем»

Мне кажется, здесь есть две важных вещи. Первая: в принципе любые такого рода конфликты, если посмотреть, как они разрешаются в других странах — в Европе, Америке, где действует правовое зонирование и ПЗЗ, — они разрешаются в рамках регламентов ПЗЗ. То есть люди не ругаются по поводу внешнего облика зданий, нравится проект или не нравится. На любой проект найдется огромное количество людей, которым он не нравится. Это вообще не повод для обсуждения. Гораздо конструктивнее обсуждать регламент правил землепользования и застройки — что там в принципе можно делать: можно ли там строить общественные здания, можно ли там строить только жилые, в какой пропорции, какой существует визуальный код, можно ли его расширять и так далее. Когда в Нью-Йорке или Париже происходят городские конфликты, люди ходят с табличками,  на которых написаны странные аббревиатуры — это, собственно, и есть регламенты. А после их утверждения никто уже не вмешивается.

У нас все по-другому. Есть ПЗЗ, но никто ими не пользуется, они не выполняют своей роли. Архитекторы их не любят и мрачно хихикают: хорошо, что их не ввели. Это массовое явление — нарушение свободы, как им кажется. На самом деле, в хорошем варианте, это как раз освобождение архитектора от ненужного и абсолютно непрофессионального обсуждения этой темы. Просто этим надо заниматься. Это часть правового градостроительства. 

Второе, что я хочу сказать: сама идея «Газпромнефти» построить себе офис старомодна и опоздала лет на 100. Сейчас так никто не делает: компании должны снимать офисы, а не строить их. Даже главный офис Google в Нью-Йорке все равно встроен в некий существующий квартал: они его регенерировали и подстроили под себя. Офисы — дело компаний, которые предоставляют помещения и несут определенные риски. Это еще и экономически абсурдная идея, потому что сейчас вы практически не найдете заказчика, который бы не сказал вам, что вы должны построить здание, которое легко трансформируется из офиса в жилье, из жилья в гостиницу, возможно, в мобильные склады. То есть сейчас строят такую нейтральную, в основном, архитектуру, но даже если это офисные здания, все равно это очень и очень странно, когда компания берет и строит себе какой-то комплекс. А что будет дальше, а если у них сократится число сотрудников? Они начнут думать, как это сдавать, кому сдавать. Это не будет сдаваться, а это вообще не их дело. Они начнут это продавать, а это не продается. Город так не развивается. 

С Бадаевским история гораздо интереснее, потому что это демонстрация и новых материалов, и возможностей, и действительно достаточно интересный опыт сохранения каких-то видовых направлений. Я понимаю, что с разных точек зрения это может выглядеть по-разному. Я говорил со многими очень уважаемыми мной архитекторами, они крайне недовольны этим проектом. А мне он нравится. Я совершено не беру на себя никакой ответственности сказать, что это хорошо. Но, тем не менее, это интересно. Посмотрите на Лондон — во что он превратился. Он сейчас жутко интересный современный город. Просто совершенно другой. За десять лет его стало вообще не узнать. И что это — хорошо, плохо? А ведь это в рамках зонирования, в рамках guidelines. Они так решили. Здание Ллойда — замечательное здание, которое раньше было просто одним из элементов лондонского скайлайна, а теперь его больше и не видно. 

Эффект Бильбао на самом деле преувеличен, его не было и в самом Бильбао. Вся рента снимается не в районе, где стоит Музей Гуггенхайма, а на другой стороне реки, где существует старая квартальная застройка. Там основная рента, там основные налоги. Это, конечно, прекрасное воодушевление для города. Это вообще общеевропейский, общемировой объект. Но, например, экономический эффект от переезда Роберта де Ниро в район Трайбека в Нью-Йорке – он просто он купил там квартиру – значительно больше. Потому что после этого там просто зажил весь район зажил, начался фестиваль и т. д.   

Важнее, что в зданиях становится очень значимой общественная функция. Центр Жоржа Помпиду, который отметил свое 40-летие недавно, посетило 150 миллионов человек за 40 лет. Из этих 150 – 10 посетили музей и зашли внутрь, а 140 посетили крышу и поели в ресторане. И это фантастика. 

Чтобы более ответственно принимать решения, нужно понимать, что мы говорим о будущем. Мы имеем дело с долгоиграющим объектом – город, объекты инфраструктуры, здания простоят 100-200 лет или больше. И любые изменения, которые мы сейчас делаем, будут предложены поколению, которое еще не родилось, и людям, которые в этот город только приедут. Мы находимся в меньшинстве. Какие бы мы общественные слушания ни проводили – а это нужно делать – нам надо себе представить образ будущего через 30-50 лет как минимум. Многие проекты оптимизируются лет через 15. Родилась такая концепция, time master planning, то есть пространственно-временное планирование, которое является частью мастер-планирования, это довольно интересный институт, который сейчас развивается. Существует и модное понятие гибкого планирования, но до последнего момента для него не было никаких реальных инструментов, кроме как по старинке представить себе, что будет, по линейной экстраполяции. А сейчас у нас стали появляться эти инструменты. Для больших городов, в частности, существует институт так называемых земельных банков. Это не банки в финансовом смысле слова, это именно коллекции земель, которые город резервирует, выкупает и предполагает развивать в будущем под какие-то цели, которые ему пока непонятны. И создание такого пула территорий — необязательно брошенных, необязательно неосвоенных – это  одно из самых интересный сейчас, на мой взгляд, явлений, которые происходят в разных городах, и это инструмент мастер-планирования, генерального плана, это инструмент проектирования, это финансовый инструмент, поскольку эти земли нужно выкупать.  Это инструмент и управленческий, поскольку ими нужно управлять. И мое глубокое убеждение состоит в том, что если какими-то крупными комплексами управляет либо частная компания, либо государственная, либо девелопер, то все эти риски, о которых мы говорим, будут таким образом накапливаться и реализовываться, а споры будут продолжаться. А если будет все-таки введен некий институт управления территорией не в смысле политическом, а в смысле управления самими активами и их балансом, вот тогда это будет занятно, интересно и надежно. Например, в Гонконге Градостроительный совет выведен из политической системы: им никто и ничего не может приказать, поскольку они приняли, что это их территория, а земля – самое главное богатство. Это просто параллельное правительство, которое занимается зонированием и так далее.  Так что будущее, мне кажется, в этом. Мы в меньшинстве. Это надо точно знать и мыслить категориями вероятности, а не категориями каких-то жестких линий. Мы по этим линиям приедем совершенно не туда.