Средняя Азия. Строить свое «Я»

ПР30, посвященный теме «Новые столицы», вышел в далеком 2003 году. Тогда в своем вступлении к нему Барт Голдхорн писал, как номер о том, что происходит в бывших союзных республиках сначала превратился в калейдоскоп архитектурных репрезентаций власти, а затем приобрел неожиданную актуальность на фоне повышенного интереса со стороны Запада к «архитектурной политике Путина». Сегодня история «неожиданного спроса» повторяется (за последние две недели 10 наших читателей независимо друг от друга захотели ознакомиться с материалами ПР30). Политика Путина проявила себя в полный рост, и теперь Узбекистан, Казахстан, Киргизию, Грузию и Армению жители России рассматривают совсем в ином качестве: как новые потенциальные места для собственной жизни и работы. Отсюда, несомненно, и стремление глубже понять их историю и культуру. В этой связи открываем серию тематических публикаций — как архивных, так и свежих, — связанных с архитектурой «ближнего зарубежья». И начинаем с очерка Филиппа Мойзера о поисках идентичности в среднеазиатских землях.

Среднеазиатские государства — одни из самых молодых в мире. Их народы столетиями культивировали национальную самобытность, связанную с собственной оригинальной культурой и языком, но как национальные государства Узбекистан, Казахстан, Туркменистан, Кыргызстан и Таджикистан существуют лишь с 1991 года, и сегодняшняя их конфигурация отнюдь не результат многовекового исторического процесса — в первой половине XX столетия границы между пятью республиками в составе Советский Союза были прочерчены произвольно. Поэтому неудивительно, что на протяжении последних 12 лет среднеазиатские столицы стремятся обрести собственную индивидуальность и на этом пути уже претерпели немалые трансформации.

В процессе формирования национального самосознания этих молодых государств архитектура и градостроительство занимают центральное место — новые власти обзаводятся не просто «инфраструктурой независимости», но и разворачивают широкую программу «монументальной (архитектурной) пропаганды», призванную эту независимость легитимизировать и оправдать. Отсюда и те эстетические или стилистические предпочтения, которые ныне возобладали в архитектуре Средней Азии — она призвана примирить традиции Востока и приметы культа личности президента, столь заметные в большинстве стран региона, с процессами ускоренной интеграции во всемирное экономическое пространство.

Груз наследия Советского Союза ощущается, однако, в образовавшихся после его распада государствах и по сей день. В первую очередь это касается градостроительства, зиждящегося на социалистических принципах «микрорайонной планировки». Эта концепция продолжает доминировать и в новом строительстве, не давая проявиться, а может быть, и укорениться принципам развития традиционного восточного города, типичного, к примеру, для южной части Средней Азии. 

Достаточно и беглого взгляда на четыре региональные столицы Астану, Ашхабад, Бишкек и Ташкент, чтобы понять многое об отношении правительств молодых государств к своей недавней истории. Тогда как Кыргызстан не скрывает симпатии к своему советскому прошлому (памятник Ленину и по сей день доминирует на главной площади Бишкека [на самом деле тогда же, в 20004 году, его перенесли на Старую площадь, заменив сначала скульптурой крылатой женщины «Эркиндик», олицетворяющей свободу, а спустя еще 8 лет  — памятником герою народного эпоса Манасу Великодушному — прим. ред.]), Казахстан, Туркменистан и Узбекистан выбирают новые ориентиры как в политике, так и в архитектуре. Для этих государств характерен настоящий столичный культ. Узбекский Ташкент пытается с помощью новостроек утвердить ориентальный (исламский) архитектурный язык. Казахстан дает задание японскому архитектору построить в самом сердце степи новую столицу. Туркменский президент превращает город в памятник собственной персоне. Лишь в таджикском Душанбе из-за гражданской войны в середине 90-х годов национальная архитектура все еще не сформировалась.

Нигде на постсоветском пространстве государственные идеологии так последовательно не выражаются языком архитектуры, как в Средней Азии. Что и неудивительно — в качестве застройщика здесь сплошь и рядом выступает государство. Частный сектор развивается медленно и делает ставку на функциональность и экономичность зданий. О каком-либо концептуальном, социокультурном подходе к градостроительному контексту речи пока не идет. Тем не менее, регион, в котором перекрещиваются черты восточного строительного искусства, советский функционализм и национально окрашенный неоисторизм, заслуживает внимания с архитектурной точки зрения. Какими бы ни были политические системы и господствующие идеологии, к своим историческим истокам архитектура тяготела здесь всегда. Целью данной статьи является попытка осмысления возможных форм симбиоза советского архитектурного наследия и современного строительного искусства на примере почти 50 зданий. 

Ландшафт

Любой европеец, приехав на бывший советский Восток, попадает в настоящую пустоту. Как назвать эту местность, где горизонт тянется сплошной, идеально ровной полоской между небом и землей? Невольно думается о среднеазиатских степях. Никаких деревень, не говоря уже о городах — лишь линии электропередач свидетельствуют о человеческой цивилизации на этих бескрайних просторах. А сгустки этой цивилизации в форме городов или поселений больше похожи на острова в море пустоты. Казахстан, например, является девятым по площади государством на планете. ПРотяженность страны с запада на восток сравнима с Австралией, но плотность населения составляет здесь лишь 6 жителей на 1 км² [она и в 2022 году, спустя почти 20 лет, остается такой же — прим. ред]  —  наличия городской культуры, как понимают ее европейцы, ожидать не приходится.

По Казахстану можно проехать сотни километров и не встретить ни одного человека. На таких просторах любая мелочь приобретает особое значение: каждый колышек в земле, каждая выбоина на дороге, любое живое существо, ищущее водопой на просторах степи. Несмотря на то что Казахстан не имеет естественных границ, страна разделена на российский север и заселенный тюркскими народами юг, между которыми не пролегает ничего, кроме степной «мертвой зоны». Она начинается на западе с загрязненных нефтяных полей Каспийского моря, где несколько лет назад на берег выбросило несметное количество мертвых тюленей [в 2000 году погибло около 30 тыс. каспийских тюленей, причем только на побережье Казахстана было найдено более 10 тыс. туш; с тех пор в ежегодном режиме погибает еще около 1000 тюленей. — прим. ред.], захватывает высыхающее Аральское море и находящийся в нем остров Возрождения, на котором советские военные в свое время проводили опыты с возбудителями сибирской язвы и чумы, простирается на восток до полигона Семей — во время «холодной войны» он назывался Семипалатинском и служил для испытаний советского ядерного оружия, и заканчивается в промышленном центре Оськемен (ранее Усть-Каменогорск), природа которого сильно загрязнена в связи с добычей меди, свинца и цинка. Долгое время «степные дыры» обеспечивали защиту от чужаков — там, где, казалось, ничего нет, не было и никого, кто хотел бы что-либо найти. Однако с распадом СССР прошлое не исчезло бесследно. 12 лет независимости — это, помимо прочего, и 12 лет жизни, омраченной страшными экологическими катастрофами, которые, как бомба с часовым механизмом, держат в напряжении большую часть общества и сейчас [напоминаем, что статья была написана в 2003 году — прим, ред.].

Пустынность ландшафта распространяется и на города, типичной чертой которых является отсутствие скученности, во многом вызванное также оттоком населения. Около 1 млн русских немцев, переселенных сюда Сталиным во время Второй мировой войны, покинули с 1991 года Казахстан и Кыргызстан. Сколько за это время уехало русских, точно сказать невозможно [сейчас, правда, есть основания предположить начало обратного процесса — прим. ред.]. Эмиграция затронула прежде всего и так слабо заселенные регионы. Город Аральск сейчас насчитывает, к примеру, всего 30 тысяч жителей. Когда берег моря доходил до акватории порта, а улов рыбы приносил стабильный заработок, людей здесь проживало в два раза больше. Вместе с уходящей водой ула и надежда на лучшее будущее — город оказался в центре образовывавшейся соляной пустыни. И это не единичный пример: множество селений в Казахстане существуют лишь на географической карте.

Город

Среднеазиатские столицы сегодня — продукт советского градостроительства в чистом виде. Здесь проложены широкие магистрали, на которых вновь проводятся военные парады, разбиты площади, в пустоту которых впадают улицы, сооружены правительственные здания, всегда массивные и тяжеловесные, мощь которых еще более усиливается монументальностью пустоты. В Алматы, бывшей Алма-Ате, это особенно бросается в глаза. Город настолько зеленый, что дома в нем почти полностью утопают в деревьях. С ранней весны до осени архитектура города скрыта за ширмой из листьев и ветвей. Лишь на главных площадях зелень отступает перед асфальтом, соблюдая уважительную дистанцию по отношению к Дворцу культуры, Драматическому театру и правительственным зданиям. Просторы Казахстана проникли, таким образом, и в самый центр бывшей республиканской столицы. 

После того как власти переехали в Астану, Алма-Ата утратила свое политическое значение. А в один прекрасный день 2001 года президент страны Нурсултан Назабаев лишил ее и статуса областного центра, передав его функции Талдыкургану. Дальше больше: президент издал указ, по которому доля руководящих работников из Алматы в истощенном промышленными кризисами регионе не должна превышать 40 %. Главенство Астаны внушается населению и в повседневной жизни. На немногочисленных указателях на улицах Алматы Астана представлена исключительно широко. Создается впечатление, что новая столица расположена где-то рядом, а не на расстоянии 1000 км. Большие дорожные щиты непременно напоминают о столице — неважно, в городе или где-нибудь в степи. Например, надпись «Астана 2431 км» на перегоне между Уральском и Атырау указывает на некий центр в полной пустоте, власть которого распространяется вплоть до самых окраинных регионов. Расписание всех поездов в Казахстане составлено по времени Астаны — как в соседних России и Китае вся страна должна сверять свою жизнь по столичным часам.

Тогда как Казахстан, Туркменистан и Узбекистан стремятся придать облику своих столиц уникальность и исключительность, Кыргызстан лишь задумывается о поисках собственного архитектурного лица. Акцент в строительной деятельности делается по большей части на улучшении транспортной инфраструктуры — мостов и дорог прежде всего. По мнению главного архитектора Бишкека, это может быть связано с особенностями киргизского самосознания — кочевые народы, к которым относятся с киргизы, раньше не оставляли потомкам никаких «капитальных» сооружений за исключением погребальных и культовых. Кроме того, кочевники не «окультуривались» так быстро, как оседлые народы — «оберегом» от любых намерений, как ни парадоксально, им служила постоянная перемена мест. Тем не менее, в новой архитектуре Бишкека видна попытка зафиксировать характерные для Кыргызстана происходящие в общественном сознании процессы. В настоящее время это сказывается не только на государственных подрядах, но и на строительстве в частном секторе.

Язык архитектуры

После почти двух столетий чужестранного господства — сначала со стороны царской России, а потом коммунистического Советского союза — в независимых государствах начало развиваться новое поколение современной архитектуры. Первые шаги на пути архитектурной эмансипации проникнуты, однако, чрезмерным официозом и отмечены персональной волей и вкусом руководства той или иной страны. И все же в Средней Азии развивается свой особый архитектурный язык, который совмещает советское наследие и традиции кочевых народов с актуальными направлениями и идеями.

Явной и общей тенденцией является возвращение к традиционным строительным формам и архитектурным языкам. При этом особое значение приобретают как классические мотивы, так и ориентальные. Античность и ислам — в Средней Азии они смешиваются с современной глобализированной архитектурой. Образцом для подражания, без сомнения, является новое строительство в нефтяных королевствах Персидского залива, в первую очередь в ОАЭ и Омане. Но в Средней Азии «архитектурная реисламизация» опирается еще и, как ни странно, на советские традиции — на архитектуру сталинского ампира прежде всего. Однако, и это можно назвать парадоксом новой архитектуры Средней Азии, строительство не приводит к формированию плотной урбанистической ткани, столь типичной для восточных городов. Аранжированное в доисторические формы, оно остается в фарватере модернистской урбанистики: о реконструкции (пусть и критической) принципа восточной ковровой застройки, придающей слитность отдельным объемам, плодам свободных, а подчас и произвольных архитектурных проявлений, здесь никто не помышляет. Кажется, будто формы отдельных зданий сняты с макета генерального плана в масштабе 1:20 000, полностью в соответствии с советскими традициями проектирования.

Наряду с отсутствием любого взаимодействия между урбанистикой и архитектурой другим показательным фактом является относительно малый ассортимент востребованных в среднеазиатском строительстве типологий. Новая архитектура генерируется в правительственных зданиях и президентских резиденциях, а также в жилье и объектах досуга. Здесь почти не встретишь типы зданий, подобные тем, которые когда-то указывали путь к новым архитектурным парадигмам в Европе, да и сегодня в массе своей продолжают оставаться символами своего времени. К ним в первую очередь относится социальная инфраструктура, как, например, школы, детские сады и больницы [надо отметить, что с тех пор в Казахстане было построено множество школ и университетов международного уровня — как частных, так и государственных; к их проектированию привлекаются, в том числе, ведущие российские архитекторы, такие как ATRIUM и IND architects — прим. ред.]. В Средней Азии пульс эпохи в какой-то мере ощущается лишь в архитектуре бизнес-центров, растущих в некоторых столичных районах как грибы, а также в штаб-квартирах министерств, которые в силу своего специфического назначения не могут повлиять на магистральное развитие строительного искусства. Кроме того, в связи с отсутствием системы конкурсов по каждому объекту предлагается минимальное число проектных вариантов. Молодые архитекторы не могут в этой ситуации привлечь к себе внимание и вынуждены проходить сквозь жесткое сито не профессионального, но «естественного» отбора. В настоящее время практически вся архитектура создается считанными мастерскими-монополистами, многие руководители которых занимали ответственные посты еще в советские времена. В результате новые здания представляют собой смешение политически окрашенных форм, советского опыта и наличных технических возможностей. А в связи с отсутствием независимой архитектурной мысли на местах и наблюдательной критики из-за рубежа новая среднеазиатская архитектура существует почти как в вакууме.

Резьба по камню или хай-тек?

Примечательной чертой переходного периода в архитектуре новых независимых государств являются способы использования различных строительных материалов. С одной стороны, во внутренней отделке возрождаются традиционные архитектурные формы, витиеватые арабески и затейливая резьба, с другой стороны — фасады решаются достаточно грубо и, как правило, лишены сколько-нибудь яркой выразительности. Создается впечатление, что строительное искусство этих молодых государств находится в младенческой стадии: опираясь на наследие предыдущих поколений, оно почти вслепую нащупывает собственный новый путь. Но еще предстоит выяснить, станет ли симбиоз традиционного Востока и новых архитектурных форм, рожденных в процессе обретения национального суверенитета, адекватным для полновесного художественного самовыражения.

Желание повернуться к своей собственной истории и с помощью этого обрести свое собственное «я» присутствует повсеместно и практически не расходится с официальной линией в архитектуре. В узбекской периодике любят цитировать речи Ислама Каримова, который не устает повторять, что народ, не знающий своей собственной истории, не имеет будущего. И если бы подобные высказывания не преподносились как истина в последней инстанции и не отождествлялись бы со 100-процентным официозом, то такая позиция получила бы в обществе однозначную и искреннюю поддержку. Но слова узбекского президента обсуждению не подлежат: в связи с отсутствием интеллектуальной оппозиции история пишется (и переписывается) исключительно в официальной интерпретации.

Критики заслуживает также и быстрота реализации проектов, отчетливо выявляющая противоречия между сиюминутной политической выгодой и проектной основательностью. Ударными темпами плодятся несметные горы проектной документации. Уже на этой, бумажной стадии на многие из будущих зданий больно смотреть. За монументальными фасадами и помпезными холлами следуют кое-как вперемешку разбросанные обслуживаемые и обслуживающие помещения. Однако в условиях типичного для Средней Азии финансового дефицита устройство дополнительных обслуживающих зон само по себе успех, и это неудивительно — большая часть населения поглощена ежедневно растущими заботами и о проблемах «большой» архитектуры, конечно же, не задумывается. Знаменательным для всех среднеазиатских республик является тот факт, что высокая доля государственного строительства на основе бюджетного финансирования сосуществует с активными частными вливаниями в коммерческую недвижимость. В конечном счете, во всех государствах после получения независимости возникала необходимость размещения парламентских и правительственных органов, правоохранительных учреждений и судов. Параллельно в частном секторе зарождалась рыночная экономика, основными регулирующими факторами которой становились предложение и спрос. Шел вполне естественный процесс: нужен боулинг — пожалуйста, хотите дискотеку — тоже построим. Эти нормальные для развивающейся экономики проявления соседствуют с гигантскими стадионами и сценическими площадками, возведенными в результате государственных программ. Возникает ощущение, что все эти железобетонные монстры сооружены исключительно в популистских целях. Так, например, в Ашхабаде были одновременно построены два крупных стадиона, один из которых носит гордое название «Олимпийский» (хотя Олимпиадой в этих краях и не пахнет) и рассчитан на десятки тысяч зрителей; в Ташкенте на площади Независимости (ранее площадь Ленина) были сооружены более скромные, но достаточно массивные трибуны для празднования 1-го сентября каждого года Дня Независимости и чествований президента.

Политические и общественные преобразования столь же ярко отображаются в жилье. Если до 1990 года в массовой жилой застройке использовались типовые панельные серии, которые централизованно разрабатывались в Москве, то сейчас в этом секторе экспериментируют с любыми технологиями и стилистиками. Это, однако, характерно лишь для частной недвижимости, доступной «новым» туркменам, казахам и узбекам. Для малочисленной платежеспособной прослойки строятся новые элитные дома, преимущественно в неотрадиционном стиле: постройки из кирпича, несмотря на свою тяжеловесность, пользуются на рынке большим спросом, чем блочные дома. Если в секторе жилого домостроения происходит качественная и количественная дифференциация, рынок офисных зданий не дошел еще до «зрелой» фазы: здесь заметных инноваций не встретишь. Также как, впрочем, и в строительстве объектов торговли, типология которых сводится либо к банальным универмагам, либо к придорожным киоскам.

Палитра стилей: между прошлым и будущим

Новая архитектура Средней Азии характеризуется эклектическим смешением почти несовместимых форм и стилей, которое как нельзя лучше отображает современное состояние общества: с одной стороны, исламское феодальное прошлое, а с другой стороны — жизнь в наднациональной, глобальной экономической системе. Большие государственные проекты эксплуатируют, как правило, традиционный формальный арсенал. На другой чаше весов равновесие поддерживают европейский неоисторизм и реисламизация в духе Эмиратов. Одновременно многие частные застройщики и архитекторы пытаются угнаться за современными тенденциями в строительстве и архитектуре — результаты, однако, выглядят как дешевые подделки: ни технологических возможностей, ни нормативной базы для создания актуальной архитектуры на сегодняшний день в Средней Азии нет. Архитектура, типичная для эпохи глобализации, с гладкими зеркальными фасадами и окрашенными в локальные цвета плоскостями вентилируемых фасадов, распространяется повсеместно — проекты, выполненные в этом стиле, никак не привязаны к месту, и создается впечатление, что замени один небоскреб на другой — никто и не заметит. Лишь немногие архитекторы в состоянии абстрагироваться от господствующей идеологии, использовать свой индивидуальный образный язык и даже иногда (страшно сказать!) противостоять частным инвесторам. Их можно пока пересчитать по пальцам. Однако на примере мавзолея имама Аль-Бухари в Бухаре видно, что даже в условиях жестко ориентированного на властные структуры узбекского общества конкурсная система отбора проектов может привести к появлению качественной архитектуры международного уровня. Подобные проекты и надо в первую очередь поощрять. Среднеазиатские государства — по прошествии 12 лет независимости — начинают постепенно отходить от чисто количественных категорий. Все больше и больше ощущается потребность в качестве. Но для этого необходимо договориться о соответствующих критериях его оценки. Путь от «красной звезды» к «голубому куполу», по которому движется среднеазиатская архитектура, еще не завершен, и цель еще не достигнута.