Григорий Ревзин: «Филиппов мог бы гордиться — воры плодят подделки под него»
Интервью от 2014 года с Григорием Ревзиным про амбициозный проект «Горки Город» Михаила Филиппова и Максима Атаянца, который строился к Олимпийским Играм в Сочи и давно уже стал излюбленным местом российских горнолыжников.
Проект Россия: Большинство из тех, кто был в «Горки Городе», восхищены качеством тамошней среды. Сформулируй, пожалуйста, принципы этой среды. Почему, по-твоему, человеку там хорошо?
Григорий Ревзин: Я не знаю, почему человеку там хорошо. Я думаю, что есть люди, которым там плохо. Скажем, кочевники или модернисты там должны, вероятно, чувствовать себя не очень естественно. Люди, которым хорошо на пустыре, которым важно ощущение, что жизнь начинается с чистого листа, что ты никому ничего не должен и ни к чему не привязан, могут, как мне кажется, чувствовать себя скованными в таком пространстве. Но мне лично там хорошо. Это пространство соответствует тем представлениям об идеальном городе, в которых я воспитан. Мне нравится идти по этим улицам. Мне нравится, что они петляют. Мне нравится, что за каждым поворотом и на каждом перекрестке я встречаю вид — специально выстроенную городскую ведуту. Мне нравятся фасады домов и вообще, что у домов есть фасады.
«Среда», вообще-то, понятие постмодернистского градостроительства, а «Горки Город» — произведение классицизма, поэтому я бы говорил в большей степени о качестве архитектуры. То, что поразило меня в«Горках», — это архитектура исторического города. Я имею в виду не архитектуру зданий, а именно города, и это касается и «Нижнего города» Михаила Филиппова, и «Верхнего города» Максима Атаянца.
Во-первых, там есть улицы. Все наше градостроительное нормирование устроено так, что их не может быть — по нормам инсоляции, плотности, пожарным и прочим у нас должны быть микрорайоны, то есть территории, ограниченные проездными дорогами, на которых в свободной композиционной логике расставлены строительные объемы. Здесь же есть именно улица, дома, стоящие на красных линиях и образующие единый фронт.
Во-вторых, там есть фасады. Это прямое следствие улицы. Улица — это такой градостроительный институт, что у нее есть внутреннее (сам дом, двор, какие-то зады), а есть внешнее — то, чем дом общается с человеком, который в нем не живет. Это совершенно отдельная категория, которую модернистские архитекторы хотели уничтожить, и успешно уничтожили, и теперь начисто не умеют делать. Эти фасады надо уметь рисовать, это отдельное умение, нечто вроде европейской станковой картины: не учился — не получится. Посмотрите на фасады наших, да и не наших модернистских архитекторов, когда им приходится вписываться в традиционную структуру города: они все время хотят сделать на фасаде объемно-пространственную композицию с острым раскрытием и еще отразить внутреннее во внешнем. Получается недоразумение. В «Горках» есть перспективы — перспективы улиц, которые раскрываются то на картины природы (именно картины: улицы или арки создают рамы, и окружающая природа вырастает до пейзажа), то на какую-то доминанту. Там, наконец, есть пропорции улицы, соотношение ширины и высоты, соответствующее традиционным городам (скорее флорентийское у Филиппова и римское у Атаянца).
ПР: Английские классицисты придают материалу и самому строительному методу огромное значение, в своих постройках применяют натуральный камень и кирпич. Филиппов на вопрос, из каких материалов должна строиться традиционная архитектура, ответил: «Не важно, эстетика вытянет материал». Ну и как, вытянула?
ГР: Мне кажется, что в английской неоклассике сильны ценности консервативной буржуазности. Когда они говорят о материале и даже когда делают его, у меня ощущение, что я в дорогом бутике покупаю твидовый пиджак. «Прекрасный пиджак, но 5 тысяч евро?» – «Но вы посмотрите, какое сукно! Это же настоящий английский твид! Ему же сносу не будет! Шотландский килт, для которого делалась эта ткань, это своего рода доспехи, он выдерживает удар меча! Вам не нужно будет больше никогда покупать пиджаков, у вас будет один пиджак на всю жизнь! Вы передадите его своим детям, а они — вашим внукам! Это sustainable!». При этом у них какое-то не эстетическое восхищение материалом, а именно что торговое: сколько стоит единица измерения — метр там или куб — чем больше стоит, тем восхитительнее. Я не могу сказать, что меня сильно впечатляет английское умение пользоваться материалом в архитектуре, за исключением резьбы по дубу. Мрамор, например, или другой камень они не слишком эффектно используют.
У меня нет особых претензий к материалам, из которых сделан «Горки Город», а уж использование кирпича у Филиппова — это вообще здорово. Там проблемы не в материале, а в том, что или вообще не поставили детали, или поставили не те. Капители и пилястры у Атаянца — это горе по рисунку, а не по материалу. Впрочем, это, разумеется, мое восприятие. Филиппов же свою неоклассику выстраивает прямо из русского авангарда, то есть из картона, дерева, чуть ли не камышита. Она у него вовсе не буржуазная, а именно художническая, такая арт-классика. К сожалению, у меня ровно такое же восприятие классики. Я так и не сумел впитать респектабельно-торгового уважения к вещи. Я умею про это думать, но не умею это переживать. Так что, вероятно, некоторая халтурность в области материалов в «Горках» — это как раз для меня. А более приличных людей это может раздражать и смущать. Мне действительно искренне кажется, что качество рисунка важнее качества материала, но так думает не слишком много людей.
ПР: В своей книге о Филиппове ты написал, что случайность органического города, наложение слоев — это общие тенденции современного градостроительства, только Филиппов делает это в классике, а, скажем, Мейн — в деконструкции. Неужели это действительно так?
Мейн мне здесь важен только в смысле своей приверженности принципу палимпсеста, и это не его изобретение. Палимпсест, насколько я знаю, — основной принцип неомодернизма (в отличие от классического модернизма). Это идея superposition (наложения, совмещения), которым занималась Заха Хадид: она в 1990-е проводила конкурсы на эту тему, запускала учебные программы. Я помню проект центра Берлина, который делал Либескинд. Он восстанавливал все «следы» на территории, которые оставались в архивах (вплоть до линий трамвайных путей), потом клал их на план и уже по ним рисовал новую архитектуру. Вообще, идея деконструкции предполагает, что вначале есть некая конструкция и потом ты ее деконструируешь иной логикой. Это может быть очень по-разному сделано: скажем, у Скокана это принцип восстановления исторической парцелляции, а у Плоткина — наложение нескольких сеток с разной масштабностью и геометрией. Важным здесь является именно принцип наложения, т.е. палимпсеста. Именно этот принцип создает неповторимость исторического города, и именно оттуда он и взят. В деконструкции, насколько она исходит из авангарда, он был переосмыслен: здесь возникает идея случайности как эстетического приема. При наложении друг на друга нескольких логик каждый элемент оказывается случайным в одной из них, и именно с этим они и работают.
Как мне кажется, европейская неоклассика, и прежде всего английская, этим приемом совершенно не владеет. Он в определенной мере чужд Атаянцу, он использует его не слишком активно и, как мне кажется, под влиянием Филиппова. А вот Филиппов превратил это в свое кредо, это его прием, которым он пользуется практически в каждой своей работе. Это как бы двойное проектирование: он сначала рисует некий классический ансамбль, который мог бы быть на этом месте, потом его разрушает и рисует то, как получившиеся руины могли бы быть обжиты заново, в другие времена. Вообще, как мне кажется, именно поэтому для Филиппова гораздо важнее эпоха Ренессанса, а для Атаянца — римской античности. Филиппову важно просвечивание первоначальной подосновы в новой структуре, Атаянцу — эстетическое единство, органичность. В этом смысле Филиппов близок деконструкции.
ПР: Рикардо Бофилла в свое время отстранили от строительства Смоленского пассажа, и здание не получилось. Филиппова и Атаянца отстранили от строительства «Горок» — и результат, на мой взгляд, потрясающий. Что они такого сделали, что даже халтурное строительство не смогло это испортить?
Это как раз просто. Бофилла отстранили от проектирования советские архитекторы — Юрий Григорьев с компанией. У них было свое представление о прекрасном, они нарисовали другое здание. Филиппова с Атаянцем отстранили менеджеры и строители. Они не хотели что-то другое нарисовать, они хотели сделать подешевле и побольше стибрить. Так что они не рисовали другой архитектуры, напротив, их восхищала архитектура Филиппова и Атаянца, и те турецкие здания, которые построены в «Горках» после их отстранения, — они же нарисованы «под Филиппова». Филиппов мог бы гордиться — воры плодят подделки под него, то есть считают его высоким брендом, на фальсификации которого можно нажиться. Это нечто вроде поддельных сумок Prada, которые африканцы продают на улицах Венеции. Они, конечно, обворовывают бренд, но они его уважают, ценят, молятся на него. А Григорьев — он не негр, подделывающий Бофилла. Он хотел сказать несколько слов о себе. И тут не знаешь, уважать его за это, или лучше бы помолчал.
