Олег Шапиро: «Если я вижу большое снежное пространство, причем где угодно, сразу думаю, что это Волга»

О Москве

Я неожиданно понял, что практически не хожу по Москве. Я езжу в машине. А когда опаздываю на встречу, а на пути везде «Моя улица», то залезаю в метро. Топография моих передвижений определяется:
• тем, что я, со своим очень небольшим семейством, живу за городом;
• моим рабочим местом — это офис на «Артплее»;
• московскими местами, где мы проектируем или строим;
• кафе, ресторанами или встречами, куда я добираюсь не раньше 9 вечера, в том числе и потому, что ехать домой за город в пробках в это время затруднительно.

Но когда я учился в аспирантуре и жил в общежитии МАРХИ напротив завода Орджоникидзе, я ходил по Москве много. Начиная от Нескучного сада до Воробьевых гор, иногда и до МАРХИ, и куда-то еще мы ходили. В кинотеатры в основном. Тогда как раз показывали все «полочные» фильмы. Еще мне нравилось ходить к реке, к воде. Вода специальным образом пахнет весной. Это может чувствовать только человек, выросший на воде. Я родился в Самаре, и главное, что там есть, — это Волга. Огромная вода летом и белое, почти бесконечное пространство зимой. Очень часто я ловил себя на таком странном, в детстве приобретенном ощущении: если я вижу большое протяжное снежное пространство, причем где угодно, — сразу думаю, что это Волга. Так вот этот весенний запах мне долго напоминал детство. Все, чем я жил в детстве. Это, наверное, моя «мадленка». Зато моя архитектурная деятельность устроена так, что каждый новый проект в городе для меня — открытие нового куска или мира этого города. Так что Москву я знаю мало, плохо, но то, что знаю, — знаю очень и очень подробно.

По России

Я часто езжу по стране. Это командировки, лекции, какие-то специальные проекты, региональные мероприятия. Очень любопытно. Там везде есть своя насыщенная полноценная жизнь. И в Нижнем, и в Сатке, и в Выксе. Кроме того, такую, отчасти вынужденную смену географического места я договорился с собой воспринимать как полноценный отдых. Я как бы отделен территориально от забот, проблем, суеты моей обычной московской жизни. Это важные для меня передышки.

Работа и отдых

Работаю я много. Собственно, всегда. Вообще, свою деятельность я не воспринимаю как службу, это часть жизни. Похоже — основная. Однако, чтобы как-нибудь структурировать время, у меня выделено воскресенье как выходной. Этот день я стараюсь провести дома. Я люблю свой дом. Это ближний загород, и там устроено все так, как мы с моей женой и сейчас уже взрослым сыном считаем нужным. За территорией дома все плохо, и я туда никогда не хожу. Зимой у нас белый снег. Летом — рай. Вот воскресенье и существует для того, чтобы в этом осознанно пожить. Это единственный день, когда я могу спокойно подумать и попридумывать что-то. В воскресенье есть две главные временные точки. Завтрак — он должен быть спокойным, долгим, вкусным. Ужин — хорошая еда и хорошее вино.

Еда

Тут надо сказать, что еда как событие, как ритуал, как ремесло меня давно интересует. В конце 1990-х и в начале 2000-х, когда открылся мир, совершенно новые горизонты и возможности, я со своими единомышленниками-эстетами-гурманами отправился изучать кулинарную карту Европы. Источником мудрости и путеводной нитью был избран справочник «Michelin», позже еще и Zagat. По мере финансовых возможностей мы совершенно серьезно изучали «звездные» заведения. Оказалось, что знаменитые шефы — прекрасные собеседники, а их ремесло может быть по-настоящему великим.

Со временем этот познавательный раж улегся. По воскресеньям и летом я сам, пока никто не видит, готовлю на гриле. Получаю от этого массу удовольствия. К концу сезона даже довольно ловко получается.

Вино

Отдельная тема для меня — вино. Дома у меня есть довольно большой винный шкаф. И он должен быть заполнен. Иначе мне неуютно. Пустеющий винный шкаф вызывает мое острое беспокойство. Это моя слабость или, что мне нравится больше, моя сила. Путешествуя, я стараюсь попадать в страны, где вино — часть культуры. Отчасти поэтому мы выбрали из Южной Америки Аргентину (еще из-за Буэнос-Айреса, конечно). Это прекрасная, крайне разнообразная, удивительной природы страна. Единственное разочарование — гордость местного виноделия «Мальбек». Пить его нельзя.

Зато Лондон как главный потребитель вина с XVIII века — место беспроигрышное. К тому же с потеплением климата англичане стали делать свое вино в Кенте и Сассексе. Все стали делать свое вино, иногда даже неплохое. От Турции до Китая, да и у нас в России объявилась масса энтузиастов виноделия. Так что мое маниакальное пристрастие к вину, судя по всему, вполне в мировом тренде.

Вообще я уверен, что человек, работающий в области архитектуры, ответственный за создаваемую им среду, обязан быть сибаритом. Он должен любить все проявления жизни. Архитектор-аскет опасен для общества.

Архитектура во всем

Когда я не занимался архитектурной практикой, а было это долго, лет 12–15, я все равно пытался хотя бы как-то быть причастным к «эстетической» деятельности. Мы с тогдашними моими партнерами занялись дизайном и производством мебели из стекла. А вместе с Натальей Прусаковой, в то время директором экспериментального цеха у Славы Зайцева, — проектированием и производством одежды. Как выяснилось, проектирование одежды и мебели — тонкое, захватывающее занятие. Все это про форму. Поиск цвета, фактуры, разработка конструкции — все задачи очень схожи с архитектурой. А предмет мебели можно себе представить как небольшой архитектурный объект. Кроме того, мебель формирует жизненное пространство.

Мы часто в своей практике, если дело доходит до интерьера, рисуем мебель сами. В этом смысле правила нашего бюро вполне традиционны, если не архаичны. Если мне что-то нужно из мебели поставить у себя дома, мне просто не приходит в голову искать готовую мебель. Я ее всегда сам рисую. Кроме мягкой мебели и стульев, конечно. Этого здесь просто никто не умеет хорошо делать. Ну и до сих пор я люблю при случае рассматривать дизайнерскую одежду, и это занятие может занимать любое количество времени.

К одежде я отношусь тщательно — это часть жизни человека, его презентация миру и себе. В этом смысле демонстративное или смущенное «пренебрежение» одеждой говорит о человеке не меньше, чем разнузданное потребление. И здесь я полностью и с удовольствием присоединяюсь к архитектору Адольфу Лоосу, который знал толк в одежде и даже написал книгу «Почему мужчина должен быть хорошо одет». А та контора, про стеклянную мебель и про одежду, после трех лет мучительного существования тихо умерла.

Кино

Я не киноман, но, если смотреть на кино как на форму познания, интересна важная особенность киноязыка, его атрибут, следствие физического содержания киносъемки — его фундаментальное жизнеподобие. Об этом я услышал от Юрия Норштейна, где-то в 1985 году на лекции в МАРХИ, когда я был еще аспирантом. Именно в этом он видел изначальную проблему и главный вызов для кинорежиссера — в борьбе с жизнеподобием кинообразов. Интересно, что сам Юрий Борисович, похоже, шел в прямо противоположном направлении. Очевидно, максимально абстрактными, очищенными от жизнеподобия и в этом смысле «абсолютными» являются две формы деятельности человека. Они же — формы мысли и познания: музыка и математика. К сожалению, обе они для меня недоступны.

Кино я смотрю довольно редко. Правда, когда натыкаюсь на что-то настоящее, испытываю счастье. Мне очень нравятся фильмы Пазолини — это отдельный, тщательно построенный эстетизированный мир.

В России я считаю величайшим режиссером Германа, а его «Лапшина» — гениальным фильмом. Попав на него в любом месте, я не могу оторваться. Изображение, последовательность кадров и их построение, звуковая среда, казалась бы, точнейшим образом воспроизводят «настоящую жизнь». Но при этом, и это очевидно, — другая реальность, более четкая и одновременно деформированная — сновидения. Сновидческие, точные, жуткие и жутко красивые фильмы Германа — лучшее, что сделано в России. Думаю, кстати, что сам Герман так и не закончил бы свой последний фильм, или, во всяком случае, не стал бы его показывать.

Театр

Сейчас в Москве, и в целом в России, замечательный подъем, по-моему, переживает театр. Сюда перетекло многое невостребованное или «выжимаемое» из иных сфер культуры. Наше бюро поучаствовало в жизни двух театров. Один из них — театр «Практика» с замечательным форматом: меньше чем за час, на основе современного текста, чаще всего молодой режиссер в очень ограниченном пространстве и бюджете показывает свой спектакль. Очень энергично. И, кстати, в каждом сезоне на удивление много удач.

В этом году меня серьезно впечатлила «Гроза», поставленная в БДТ Андреем Могучим. Мы на нее специально ездили в Питер. Режиссеру удалось преодолеть как будто бы абсолютные препятствия: стереть все следы «школьного академизма», нравоучительности Островского, длинного старого текста. Выбранная форма, вроде бы не имеющая никакого отношения к тексту Островского, оказалась абсолютно точной. Похоже, только так и можно «оживить», актуализировать классику, вернуть ее к жизни из недр так называемого психологического театра Станиславского.

В этом деле, кажется, наиболее преуспел Баз Лурман в своем фильме «Ромео + Джульетта» 1996 года. Все «вечные» темы, энергия текста, страсти персонажей, неотвратимость их траекторий — все это показано в новом контексте, не замыленном историческим антуражем.

Поэтому, на мой взгляд, так много Пушкина в «Сказках Пушкина» Уилсона, и так удивительна «Синяя птица» Б. Юхананова. Электротеатр «Станиславский», которым руководит Борис Юхананов, — это второй театр, жизнь которого, во всяком случае пространственную, мы проектировали. Хотя три дня по четыре часа действия спектакля я выдержать не могу. Нет у меня ни столько времени, ни столько терпения.

Современное искусство

Вообще, для меня все «современное искусство», от театра до городской инсталляции, делится на аналитическое и эмоциональное, то, что воздействует непосредственно, напрямую. К этой последней группе, которая, по-моему, и есть искусство сегодня, то есть отдельный способ познания мира, я отношу А. Капура, Элиассона, Фабра. Этим художникам не нужны поясняющие, зубодробительные тексты или другие «подпорки». Их высказывания обращены прямо в эмоциональную сферу. При этом уровень философского обобщения и интеллектуальной наполненности здесь может быть бесконечно высок. И вопрос не в доступности или преувеличенной попсовости формы высказывания. Так полна эмоциями музыка, хотя предельно абстрактна.

Непреодолимой преграды между современным и классическим, историческим искусством нет. Между ними вообще нет никаких границ. Это с блеском демонстрирует каждые два года на Венецианских арт-биеннале Аксель Вервордт. Его выставки (инсталляции, которые он показывает в палаццо Фортуни), на мой взгляд, стали главным художественным событием последних биеннале.

Города

Думаю, я люблю природу. Но по-настоящему мне нравится бродить по городу. Лучше всего — по городу с длинной историей. Для меня город — это естественное, почти природное образование, живущее и развивающееся по своим законам, мало зависимое от воли его жителей. Мне нравится Лондон. Там я бываю очень часто, и всегда он полон событий, бесконечно разнообразен, всегда в развитии. Мне нравятся Мадрид, Милан.

Когда лет 25 назад я побывал в Риме, он долго мне снился. Это был один из первых моих выездов за границу. Я тогда был очень старательным путешественником. Первый раз в Риме и Париже мы с утра и до вечера, тщательно и методично, обследовали город буквально поквартально, и я очень расстроился, что удалось обойти не все «великие» места.

Сейчас я немного успокоился. Стараюсь получать удовольствие от знакомых мест. Правда, в последнее время мы с друзьями увлеклись долгими путешествиями: Новая Зеландия, Аргентина. Там мы себя не щадим. Все-таки далеко, и не факт, что приедешь еще. Луизиану и Техас объехали от края до края, добрались даже до городка с русским именем Марфа.

Вообще езжу по миру я много, и это, видимо, для меня главное удовольствие и основные впечатления жизни. Оказалось, Токио, что удивительно, очень уютен, а Гонконг, полный жизни, предстает абсолютно доступным, познаваемым. Берлин — открытый, «честный», свободный город. Там хорошо дышится. Но если выбирать, где жить, кроме Москвы, я выбрал бы Нью-Йорк. Это центр мира с бесконечной жизненной энергией. После Нью-Йорка Москва кажется спокойным, тихим, чистеньким, провинциальным городом.

Техника

С детства у меня проблема взаимопонимания со всяческими приспособлениями. Необходимость освоить какой-нибудь электрический, электронный или механический прибор вызывает во мне почти отвращение. Поэтому и сейчас я пользуюсь, как мне представляется, минимальным набором гаджетов, доступных цивилизованному человеку. Это автомобиль и телефон.

Автомобиль мне нужен для комфортного передвижения. Слово «комфортное» довольно важно. Я живу за городом и провожу в машине достаточно много времени. При этом водить машину я не умею. Ни разу даже не пробовал, и прав у меня тоже нет. Поэтому мои машины в основном для пассажира. Зато, когда я утром еду в город, я многое успеваю: выспаться, начать обсуждать дела по телефону, править или писать статьи, опять поспать (спать удается немного).

С другой стороны, эстетическая сторона тоже для меня важна. Заметьте, что красивых или дизайнерски интересных автомобилей крайне мало. Они все похожи. Обычно понятно, как работала мысль дизайнера, направленная точными и стандартизированными маркетинговыми задачами. В этом смысле мне с детства страшно нравится «Ягуар». В его дизайне до сих пор, даже в последних моделях, остается след «ручного» проектирования, дизайна 1950х-1960х годов. Он, безусловно, имеет и сохраняет свое лицо. Так я и сменил три «Ягуара», пока последний у меня, как ни странно, не украли.

В конце концов я купил, как говорят мои коллеги, «человеческую» машину «Лексус». И она вполне удобна.

В качестве телефона у меня iPhone, по-моему, «шестой». Использую я его варварски, наверное, процентов на двадцать. Под давлением непреодолимой силы я освоил почту и мессенджеры. Еще я через телефон читаю «Медузу». Во-первых, я им верю. Во-вторых, это у меня в машине вместо газеты.

Чтение

Прямо на моих глазах закончился век газет. Я хорошо помню, когда я начал читать газеты, когда вообще имело смысл читать газеты. Это были «Московские новости» при Яковлеве и «Коммерсант» при Яковлеве-младшем. Сейчас бумажную газету я читаю в основном в самолете «Аэрофлота». Там ее приносят.

Вообще я читаю, мне кажется, не слишком много. Во всяком случае, я знаю людей, бесконечно начитанных — и они меня восхищают.

У меня на участке два небольших дома. В одном у меня все время под рукой Боккаччо, а в другом — Борхес. Борхеса у меня много, и я его считаю бесконечным.

Какое-то время я был крайне увлечен Паскалем. Его мысли мне казались абсолютно свободными. Это зафиксированный процесс размышления. Так же — как размышления вслух — построены все книги Мамардашвили. В основном это его лекции. Видимо, он так их и строил, думая прямо здесь и сейчас. Чрезвычайно интересно. Я не дочитал ни одной из его книг. Может, это и не обязательно.

В каждый отпуск, если он больше четырех дней, беру с собой Пруста «В поисках утраченного времени». Его можно читать с любого места. Я так и делаю. Для меня это такое медитативное действие. И бесконечное.

Но есть у меня и еще одна форма чтения. Это когда мне кажется, что вокруг ад и от него нужно куда-нибудь скрыться. Тогда я читаю детективы. Их у меня две или три полки. Один день — один детектив. Но их я вообще не запоминаю. Подозреваю, что часть этих книжек я прочитал по нескольку раз.