«Гаражефикация пространства». Глава из книги «Гараж»
Первое совместное издание Strelka Press с Музеем современного искусства «Гараж» символически посвящено гаражу как явлению — его архитектурной генеалогии и культурной мифологии. Став плодом тандема и в творческом смысле тоже (ее авторы — американские художница Оливия Эрлангер и архитектор Луис Ортега Говела), книга прослеживает историю гаража от присоединения к дому в начале XX века до наших дней, раскрывает «гаражный заговор» через биографии Фрэнка Ллойда Райта, Уолта Диснея, Стива Джобса и Курта Кобейна, и делает вывод, что современный гараж куда шире стен, которые его держат, а гаражефикация пространства — стратегия, свойственная всем креативным личностям.
Эрлангер О., Говела Л. О. Э79 Гараж
М.: Strelka Press, 2020. — 212 c.
Massachusetts Institute of Technology, 2018
Институт медиа, архитектуры и дизайна «Стрелка», 2020
По словам авторов, эта книга начиналась с двух разных идей — архитектурной и художественной природы соответственно. Первая — диссертация «Ненависть к субурбии», в которой «изобретение гаража приписывалось Фрэнку Ллойду Райту и связывалось с началом модернистского движения в архитектуре в целом; диссертация исследовала превращение гаража в инкубатор предпринимательского труда и главного героя ипотечного кризиса 2008 года». Вторая — инсталляция, символизирующая упадок американского среднего класса и зарождение Кремниевой долины: «в гаражной двери, приобретенной на сайте объявлений Craigslist и помещенной в галерейное пространство, дрелью просверлили отверстия, через которые капал животный жир». Книга писалась в 7 городах, и большую часть времени авторы даже не встречались, но при этом «гаражефицировали помещения, в которых находились, превращая их в мастерскую, студию, писательский кабинет». В конце концов «Гараж» стал книгой не о гаражах: «она — о способности создать пространство переменчивой инаковости».
Публикуем отрывок из главы «Гаражефикация пространства».
.jpg)
В предшествующих главах мы рассмотрели, как пригород выстраивался на правах выбеленной зоны, обеспечивающей исключительно продолжение рода, и в то же время в качестве основы, на которой можно создать миф об идеальной американской семье. Поскольку присоединенный гараж сам является центральным элементом инфраструктуры, обеспечивающей быструю децентрализацию городского ядра, и одновременно символом автономной жилой периферии, именно в гараже жители пригородов стали оспаривать и критиковать цели той пригородной зоны, которая стала их домом. Чтобы понять, как в конце XX века дом и работа начали отражать друг друга в своей эстетике и биополитике, мы сперва должны ввести новый термин: гаражефикация пространства — симбиотический процесс, в котором дом и работа перекрестно опыляют друг друга. Это двойная операция: пространство дома захватывается производством, а производство и его собственные территории, в свою очередь, одомашниваются установками, свойственными гаражу.
Как только дом и работа гаражефицируются, происходит размывание сфер домашнего быта и производства. Язык и эстетика дома и работы, составлявшие дихотомию, начинают заимствовать друг у друга. Убежище становится символом, иллюзорным состоянием сознания.
Гаражефикация означает такой процесс, в котором общество присвоило остаточные индустриальные пространства как способ определить новый modus operandi, бросавший вызов той системе, из которой он возник. Но также термин указывает на более общее симбиотическое состояние, при котором дом и работа смешиваются, стирая границы производственного и жилого пространств. В подобном процессе образ пригорода фальсифицировался; перспектива семейной жизни под присмотром докучливых и осуждающих соседей внушала горожанам — вернее пригорожанам — желание сбежать, а единственным пространством, подходящим для такого побега, оказался гараж.
Гараж подает себя в качестве рамки, чистого листа, предоставляющего простор для оригинальности в пику застойным ограничениям, что навязывает дом. Гараж, в котором так легко спрятаться, стал единственным освобождающим пространством в домашнем ландшафте. В его стенах можно добиться полного одиночества, допускающего большую свободу и отклонения от правил домашней жизни. Гараж стал оправдывать свое постфункциональное присутствие в домохозяйстве именно созданием этой культуры свободы, превозносящей индивидуальность.
Предприниматель, панк, тинейджер — каждый создает себя, создавая для себя пространство. Грубый бетон — противоположность мягкой мебели и оклеенных обоями стен — в сочетании с открытой планировкой позволил творить свой мир в безопасной среде; шанс на бегство находится на расстоянии одного щелчка. Если гостиная с очагом — это сердце дома, где семья собирается, чтобы снова и снова утверждать свою структуру, гараж становится местом, где может по-настоящему раскрыться характер индивида. Он допускает определенную степень обособления от семейного конструкта и при этом смыкается с миром производства капитала. Следовательно, так производство переступает порог дома и домашнего пространства, превращаясь в способ защиты от семейных установок. В результате гараж одновременно утверждает, сбивает с толку и дестабилизирует домашнюю сферу. Изучая историю гаражей в пригородах Сан-Франциско, мы можем объяснить психологию тех, кто укрылся в здешних постройках, чтобы произвести технологии, которые позволили нам преодолеть собственную изоляцию, и создать новые парадигмы, по сей день формирующие образ жизни города и его обитателей.
Кремниевая долина зиждилась на принципах превращения дома в товар и актив, его коммодификации, дополнительно поощряемой законами времен конца войны. Закон о правах военнослужащих 1944 года помог (белым) солдатам, которые вернулись со Второй мировой, брать ипотеку на покупку дома; застройщики не преминули этим воспользоваться, разумно завидев в расширении субурбии свой счастливый билет. Обладание собственным домом стало не только синонимом американской мечты, но и символом награды: пролей за страну кровь, и она даст тебе кров. На грани 1940‑х и 1950-х годов миф о нуклеарной семье во всей ее простоте и гетеронормативности всячески превозносился поп-культурой — например, такими телешоу, как «Предоставьте это Биверу» и «Отец знает лучше». В этих сериалах воспевались простые бытовые радости пригородной жизни. Эти еженедельные шоу были одной сплошной рекламой, которая подспудно вопила: живи вы здесь, были бы уже дома.
В то же время все более заметным становилось одно небольшое движение поэтов и художников. Они называли себя битниками и выступали против норм и ограничений упорядоченных поселений, против стандартизированного поведения 1950-х в целом. Автомобиль, этот метафорический носитель креативного движения, стал их орудием революции. Они вскрыли, хакнули его, чтобы предложить новую протестную альтернативу, отрицавшую оседлую жизнь,которая следовала из идеологии владения домом в пригороде. Книга Джека Керуака «В дороге» повествует историю Нила Кэссиди и бунтарских странствий авторов по всей Америке в поисках другого образа жизни. Великое американское автопутешествие ведет их за собой, как кочевников. Их счастье возможно только в движении, они отвергают укорененную жизнь, которой, кажется, благополучно живут все остальные. Битники, искавшие альтернативу, сами стали этой альтернативой. Их радикальное мышление, радикальная музыка и отношение к наркотикам сильно повлияли на следующее поколение новаторов, которые вывели машину из гаража и погнали на ней в неведомые дали.
1960-е годы были золотым веком пригорода и при этом худшим периодом для многих городов США. Не стоит также забывать, что на то время пришелся бум строительства хайвеев и развития жилых зон с низкой плотностью населения, проектируемых без строгой решетки улиц. Пригороды быстро расползались, а идеалы, придуманные Райтом, начали проникать в обычные американские дома. Стиль прерий был архитектурной проекцией патриархального семейного идеала самого Райта, жить которым он не смог, зато романтизировал его в своих работах. И в 1970–1980-х годах Америка активно застраивалась такими поселениями. Расставание Райта со своей семьей, жившей в «Доме прерий», оказалось созвучно расколу самой американской семьи. В этот золотой век пригорода уровень разводов пробил двускатную крышу, бросив вызов как идеализированному образу пригорода, так и институту матримониальной гармонии в целом.
Пригороды представляли собой новый контекст коллективной жизни, где семьи жили бок о бок; это ложное чувство общности оказалось для пригорода шатким основанием, поскольку пригород превозносил индивидуальное, а не общее. Здесь не было общих владений или сплошных лужаек перед домами, все было поделено и размечено именами хозяев. Таким зонированием акцентировалась изначальная философия, скрывавшаяся за творчеством Райта, а именно концепция Эмерсона о самодостаточности. Пригороды строились во многом ради нее, а потому личная собственность размечалась изгородями и частоколом. Производя культуру собственности, пригород стал вторжением похитителей тел, людей-стручков, вложившихся в самих себя, а не общинной организацией, на которую пригород так желал походить. Вы могли быть домовладельцем на земле свободных людей, но были прикованы к ипотеке, месту и семейной роли.
В 1960-е молодежь Сан-Франциско и всей Области залива стала выражать свое несогласие с традиционными кодексами поведения; оружием здесь стала ярко выраженная сексуальность. Это было контркультурное движение, в котором секс практиковался за пределами традиционных моногамных отношений. Изобретение противозачаточных таблеток, публичная нагота, порно и квирные диалоги стали инструментами подростков в борьбе против истории, которая их произвела. Тело на тело, оргии и наступление Эры Водолея
— по сути предшественники идей утопической связности, расцветших в нынешнем сетевом обществе. Предположительные альтернативы
нуклеарной семье, которые следовало произвести в этих новых формах сосуществования, заложили базу для идеи о Всемирной паутине, потеснив пригородный миф о совершенной американской семье. То была молодежь,
не собиравшаяся идти на войну или работать в корпорации. Это были радикалы, и они завладели американским сознанием.
На этом этапе гараж окунули в кислоту и вывернули наизнанку. К 1960–1970-м годам для таких юношей, как Стив Джобс и Стив Возняк, гараж стал идеальным пространством, чтобы прогибать свою реальность; в итоге же здесь зародится технология, которая прогнет реальность мира. Наследию гаража как парадигме, способной преобразовать общество, еще предстояло упрочить себя с гипотетическим сотворением первого настольного компьютера. Миф этот прилипчив. По существу он утверждает, что Стив Возняк, хиппи, ботаник, продвинутый технарь и большой фанат группы Grateful Dead, возился в своем гараже со всякой всячиной так долго, что в конце концов породил первый персональный компьютер. Его лучший друг Стив Джобс, обитатель ашрамов и будущий бизнес-партнер, в общем-то, этот миф присвоил себе.
Стив Джобс, как и Райт, был настолько озабочен своей мифологией, что его личная история распалась на две части: реальную и подправленную, истину и сверхистину. Образ его вымышленной личности столь же реален, как его настоящая личность, а может, даже более реален — ведь только в своей искаженной реальности он мог придумать Apple, компанию, которая создала инструменты, объединившие дом и рабочее место в пространстве нашего кармана, в каком-то смысле гаражефицировать само наше существование. Если гараж указывал на появление автомобилеморфного киборга, человека-машины, то Джобс создал тело, дополненное смартфоном. Новая геометрия идентичности, больше не ограничиваемая физической геолокацией, представляет собой триангуляцию индивидуализированного опыта, «внешнего» мира и того, что происходит на экранах айфонов, связывая разных пользователей. Самый любопытный аспект гаража даже не в том, что он произвел революцию, а в том, что он остается привязан к традиционным ценностям пригородного дома; сделанные в нем радикальные изобретения по-прежнему подкрепляют патриархальный капитализм с гендерно структурированной домашней жизнью, из которой он возник. Бесконечная решетка подключений и возможностей, предлагавшаяся ранним интернетом, не лишена ограничений. Множественность, самозародившаяся внутри пригородного дома, перешла в сеть, где она остается социальной фикцией, воспринимаемой и укорененной как физическое воплощение.
Стив Возняк, который непосредственно построил первый персональный компьютер, но оказался в тени харизмы, энергичности и несомненно уникального таланта Джобса, выпустил книгу .iWoz.* — автобиографию, разоблачившую миф о гараже Apple. В ней компьютерный гений, ставший культовой фигурой, утверждает, что гараж никогда не использовался для проектирования, планирования или производства какого-либо из первых продуктов компании. Но вопреки этому именно романтизированное, поэтически
выстроенное Джобсом представление о гараже уверенно доминирует в культурном сознании. Гараж сыграл себя в двух художественных фильмах, посвященных Джобсу, и в его биографии, ставшей самой читаемой книгой в Китае, буквально пропитал собой поп-культуру. Факты не имеют значения, если именно сказочная, фальшивая реальность Джобса принимается сегодня за правду. Просочившись в самые разные сферы, она растеклась по окрестностям Сан-Франциско во всем многообразии собственных ревербераций.
Прозаичная пошлость гаража достигла статуса, равноценного мифологическому символу. Джобс и Возняк первыми прославили это помещение, соединив в нем непритязательные начала своего предприятия с возможностью создавать технологии, предвосхитившие не столь отдаленное будущее. Карли Фиорина на пару с компанией Goodby Silverstein & Partners капитализировали энергию этой истории, когда бренду HP понадобилось перейти в XXI столетие и оправиться от краха доткомов*. В период царствования двух этих компаний в Кремниевой долине гараж начал ассоциироваться со смещением труда — идеологией, нашедшей себя между работой и домашней жизнью. Гараж стал институализированным пространством, заново изобретающим белый средний класс и его субъективность с ориентацией на производство богатства. Он стал территорией венчурного капитала, притворяющегося, будто подрывает статус-кво, но на деле извлекающего из него прибыль. Такое применение гаража лишь сильнее закрепляет нерегламентированное использование этого сознательно упрятанного пространства. Гараж, очищенный от своей власти, взрывается и масштабируется, в итоге захватывая весь город, колонизируя и дом, и технический офис. Идеалистический, иллюзорный образ гаража материализуется теперь уже не как пространство, заданное четырьмя стенами, а как зона, зависимая от устройств, которые дополняют само наше существование.
Сегодня работа обитает где-то в промежутке между домом и офисом. Такой отказ устроиться в какой-то одной точке был встроен в ландшафты современных офисов. Эта гаражефикация — еще и про способность проецировать на любое пространство продуктивную рамку, облегчающую и созидание, и потребление. Всеохватывающий домашний комфорт, в котором мы наивно пребываем. Здесь уместно вспомнить о коворкингах, о Googleplex и об антикафе; все они выстроены в декорациях псевдодомашнего пространства, где уютные пуфики и игровые площадки для взрослых нужны исключительно для того, чтобы инфантилизировать, ублажать и возбуждать ради большей эффективности производства. Это предпринимательская этика труда, прикинувшегося досугом. В мире доведенной до предела индивидуальности рабочей силы исходный «метод HP» становится еще более абстрактным и выдает на выходе фрилансеров и вездесущих профессионалов без галстука. Работник XXI века просыпается утром в своем офисе-спальне, медленно перемещается к работе за столом в своей студии, где его ждет скайп-сессия с коллегами из разных точек планеты, а далее переносится в мобильный офис-автомобиль, вызванный с помощью Uber, что везет его до ближайшей кофейни.
Гаражефикация — не только способ преобразовать любое физическое пространство под чьи-либо нужды; она производит сдвиг во множестве технологических платформ, наделяя работников чувством бесшовных соединений, текучести и легкости, сопровождающих их в процессе производства данных и наращивания собственного капитала. Это капитализм без трений.
Гаражефикация пространства превозносится обитателем субурбии, который желает избежать ограничений пригорода, но не готов поступиться комфортом своего дома. Прочерчивая свой ежедневный маршрут к стакану латте с миндальным молоком, он переносит в городскую среду пригородный пузырь цен на недвижимость, который вытеснит из городов все, что не соответствует его нуждам и выбивается из унифицированного представления о прекрасном. Новые места покрывают себя поддельной патиной истории — это искусственно воссозданное счастье в обществе постиндустриального упадка. Джентрифицированные зоны — юные, свежие, энергичные, эклектичные, модные, оригинальные, локальные, мультикультурные, милые, цветастые, неугомонные, активные, новые, независимые, скрытые, либеральные, органические, напористые и развивающиеся. Оголенные трубы и проводка, необработанный бетон встык с неоштукатуренным кирпичом, фанерная мебель — влажные мечты пригорода об индустриальной эстетике, которой так недоставало с детства. Люди, культуры и цвета, которые не пускали в пригороды, присваиваются и прививаются как знак глобализации: мексиканское пончо на стене, чилийский кувшин, стол с биркой «Сделано в Китае», на котором стоит миска из «Икеи» с порцией кроваво-красного киноа — и все заказано через Amazon Prime, компанию, которая, разумеется, начинала в гараже. Вот он, символ наших глобальных времен, и он непременно приглянется заезжему олигарху, решившему инвестировать в этот регион. Гаражефикация ставит вопросы существования локального и подлинного в глобализированных схемах производства. Что это — форма сопротивления или форма насилия? Возможно, это еще одна фаустовская сделка с дьяволом, один из вариантов саботажа самого себя.
