Человек от Океана, или Да Винчи нашего времени

Выставка «Без берегов» в Музее Москвы — редкий шанс нырнуть в самую пучину свободной стихии по имени Александр Пономарев. И используя оптику художника как сложный исследовательский прибор — а так можно охарактеризовать практически каждую инсталляцию автора — открыть в окружающем мире и самом себе безбрежные глубины, о которых раньше не подозревал.

«Центр искусства свободных стихий, созданный Пономаревым и опирающийся на его интуицию и опыт, позволяет художнику непосредственно включиться в обустройство нашей планеты, и сегодня уже всем понятно, что без помощи искусства привести ее в порядок не удастся».

Александр Секацкий. Из вступительной статьи к выставке «Без берегов»

«Родился в 1957 году в Днепропетровске. В 1973 году закончил школу изобразительных искусств в Орле. В 1979 году закончил Высшее инженерно-морское училище в городе Одесса…» Биография Александра Пономарева, аккуратно отпечатанная на титульном лайтбоксе выставки, упакована буквально в несколько строк. Но сразу после пока еще робкого удивления от формулировки «оставил морскую карьеру и выбрал профессию художника» (почему художника?..) наступает шок от перечня регалий и выставочных институций, с которыми Пономарев успел с тех пор повзаимодействовать: даже за одну позицию из этого списка иной его коллега считал бы себя состоявшимся. Но не таков наш герой: он не говорит об успехе, не говорит о признании, а имена своих крупных покупателей — европейских аристократов — произносит с доброй усмешкой (надо же, мол, сколько денег отвалили — нам тогда такие и не снились).  «Сегодня современное искусство — в массе своей провокация, — говорит Пономарев. — То, что делаю я, — чистой воды авантюра, движение без гарантии результата». И таких авантюр, затесавшихся между тремя десятками строк его биографии — и тремя десятками лет его творчества — хватило бы не на одну книгу.

Несколько Пономарев уже издал. На подходе — сборник стихов (и они талантливы не менее, чем сам художественные объекты, идеи которых они помогают манифестировать: «Легче придумывать концепции, если описывать их разными способами, — разъясняет Александр. — В первую очередь, конечно, визуально, а во вторую последнее время получается стихами. Недаром еще будучи моряком я сочинял песни»). 

Одна из последних книг Пономарева, выпущенная в Нью-Йорке, называется «Обратное плавание». «Платон называл обратным плаванием некое изменение в работе сознания, — объясняет Александр. — Человек живет и постоянно что-то делает, но иногда его сознание меняет направление, становится как будто вертикальным — наподобие рефлексивного процесса, только посложнее». 

И вот когда Пономарев говорит «Платон» — становится серьезен. Это тебе не герцог и не принц-коллекционер. И гораздо чаще, чем о них, рассказывая о своем творчестве, он вспоминает Фрейда и Юнга, Достоевского и Горького, Сикорского и Циолковского. Вспоминает так, как это делал Воланд, сидя на Патриарших и посвящая Берлиоза и Бездомного в детали своего завтрака с Кантом, — как будто они были хорошо знакомы. Так что Пономарев доподлинно знает и понимает, что каждый из них имел в виду. И почему художник — тоже очевидно: «Вообще среди моряков было много неплоих художников, — говорит Александр. — Все мы знаем Гогена, и Моне очень хотел стать моряком, но ему запретили. А Татлин — еще один моряк и художник —  хорошо разбирался корабельных рангоутах и всем остальном — благодаря этому конструктивизм и родился».

Если же вернуться к Платону, то в платоновском смысле «Без берегов» — тоже обратное плавание: «Ведь что такое выставка для художника? — вопрошает Пономарев. — Остановка после плавания, полета, каких-то свершений. Рефлексия. Точка сборки». И точка сборки здесь не просто метафора: объекты Пономарева — это почти всегда технологически сложные устройства, бросающие вызов законам природы — и одновременно демонстрирующие в отношении своего изобретателя совершенное ими владение и высший пилотаж управления. 

Так, одна из четырех наиболее масштабных инсталляций выставки встречает посетителей прямо во дворе музея — можно даже сказать, радостно машет крыльями им навстречу, поскольку механизм «Икара» — или «Понолета» — активируется датчиком движения. «Понолет — думаю, понятно, почему», — комментирует художник. Конечно, понятно: Пономарев летает. Плавает, воздухоплавает — у этих процессов схожая природа. Правда, когда выясняется, что в основании «Понолета» — канализационный колодец, невольно приходит на ум и другое толкование. Но черт возьми — у Пономарева полетит все, что угодно!

Только вдумайтесь: движущая сила конструкции — точнейший планетарный механизм, и чтобы изготовить «Икара», задействовали сразу два тульских завода. Большое колесо вырезали на фрезерном станке целую неделю. А на кончиках крыльев — то ли птицы, то ли самолета — натянуты нити с бусинами из хрупкого муранского стекла. «Этот объект с его пластическим конфликтом — тонкий сверхточный механизм вверху и брутальное динамичное основание —  словно бы говорит нам: рожденный ползать тоже может летать», — объясняет Пономарев. Символично, что после выставки «Икар» может переехать во двор Гордумы — по крайней мере, главный архитектор Москвы Сергей Кузнецов предложил им подобный сценарий, и они предварительно согласились.

Три другие инсталляции формируют внутреннее выставочное пространство. Вдоль левой стены от входа — петля Уробороса, керамическое панно с увеличенным рисунком змея, кусающего себя за хвост, и древнеегипетскими письменами со свитков, обнаруженных во время русской экспедиции: «Египтяне верили, что если через тысячи лет мы прочитаем их тексты, то и сами они оживут, — рассказывает Александр. — А Уроборос был для них символом бесконечной жизни». «Уроборос» — это еще и название объекта, для которого была произведена точная копия этого панно: она должна была пролежать в песках плато Гиза, рядом с пирамидами фараонов, в основании пятитонной поворотной конструкции из двух лодок солнечного бога Ра — своеобразного воплощения змея — около трех недель, пока длилась международная биеннале лэнд-арта Forever is Now. Однако осталась там навсегда: «Уроборос» Пономарева — единственный из 10 объектов биеннале, который было решено сохранить («Для художника это большое счастье», — признается Александр). 

И да — даже в пустыне он строит корабли, причем не в первый раз. Катастрофа с круизным судном «Коста Конкордия» («Берег согласия»), которое потерпело крушение в 2012 году в Средиземном море на острове Джильо, произвело на Пономарева настолько сильное впечатление, что он дважды в точности воспроизвел этот корабль (точнее, его остов-скелет, оставшийся на острове после столкновения с рифами). По всему чувствуется, что гибель каждого судна художник-моряк воспринимает как личную трагедию (стихотворение, посвященное недавним событиям с крейсером «Москва», пронизано искренней болью). Но в этой конкретной истории главным триггером стал тот факт, что капитан «Конкордии» совершил самый страшный по морским меркам грех — по-крысиному предательски покинул тонущий корабль. «Вернись на борт, м..к!» («Vada a Bordo Cazzo!») — кричал капитану Франческо Скеттино один из офицеров. Так родился перформанс «Голос в пустыне»: полноразмерная копия остова судна появился в Сахаре на биеннале искусства в Марокко. 

Водруженная на один из песчаных барханов, «Конкордия» стала почти миражом, молча вопиющим призраком: резкий в своем отчаяньи призыв был сложен из букв. В то же время в этом призыве не было осуждения — лишь попытка восстановить справедливость (Пономарев — человек мира во всех смыслах слова). Призрачный корабль мерцал в знойном мареве и как будто сигнализировал Скеттино: смотри, я все еще не здесь; вернись, еще не поздно, — и обретешь «конкордию» — согласие с самим собой.

Будь проще 

делай то, что должно 

греби — вдали уж виден порт 

Все, что нельзя — все будет можно 

давай 

скорей 

вернись на борт!

«Корабли — символ моих поисков выразительности, — продолжает Пономарев. — А “Конкордией” называется еще и международная полярная станция. Поэтому еще одна копия корабля сделана изо льда и воды», — инсталляция со снежным судном на металлических рельсах прорезает почти весь зал. Объект, подключенный к холодильный установке, удерживают веревочные корабельные тросы с колесами (колеса — символ постоянной угрозы выхода из равновесия — нашей спутницей по жизни). «А этот корабль тоже поплывет?» — «Конечно, поплывет — когда выставка закончится».

Четвертая большая инсталляция называется «Теория струн». В физике это теория, которая претендует на то, чтобы в будущем описать все виды взаимодействий между элементарными частицами. Пока же она говорит о том, что  материя и энергия взаимозависимы, одно перетекает в другое,  и чем больше энергии, тем выше должна быть материальность (масса). «Я вспоминал о своей юности, — рассказывает историю объекта Александр Пономарев. — О том, что море иногда может становиться небом, а небо — становиться морем. А потом вспомнил Володю — изобретателя и очень хорошего человека: например, он придумал пенобетон, объем которого меняется в 10 раз». Этот уникальный пенобетон смешали с черной пемзой и прямо в зале музея залили море, которое тут же закипело и заволновалось. А вот снасти у перевернутого корабля, помещенного в центр стихии, и впрямь похожи на струны — тем более, что натянуты на колки от настоящей гитары («художник не может быть слишком серьезным»). «Еще Тесла говорил, что мир надо понимать как энергию, волну и частоту — тогда все становится на свои места, — рассуждает художник. — И если маленькая частица пространства — это вибрирующая струна, которая, по Хокингу, может иногда превращаться в энергию, и благодаря этому каждая частица — если Вселенную рассматривать как квантовую частицу — имеет очень много измерений, то всегда существует потенция для другой вселенной». То есть мы живем в мультивселенной, но попасть в параллельные миры можно только с помощью художника — именно по его всепринимающей душе проходит граница и открывается портал.

Еще одно важное понятие в культуре, связанное с инсталляцией «Теория струн», — это, как ни странно, странность. «Помните у Блока? Мир стал расширенным и странным… Бодлер говорил, что без странности нет красоты, в Шкловский писал, что способностью остраннения (умением делать вещи странными) обладали и Толстой, и Достоевский… По сути дела странность и создает некий проход в другое пространство, другую вселенную. За это мы и любим искусство — благодаря ему мы испытываем возможность расширения нашего существования». 

Пономарев не просто человек мира — он человек ОТ ОКЕАНА. «Древние финикийцы говорили: нужно треть жизни учиться, треть жизни плавать по морям и треть жизни заниматься искусством. Я так и делаю, — рассказывает художник. — Но для меня искусство — это тоже плавание, плавание во все объединяющем Океане: и в реальном, когда я хожу в экспедиции, и в платоновском океане эйдосов». Последний можно сравнить с тем, что был на планете Солярис в романе Станислава Лема: «Он периодически рождает некие целостности, образы и выбрасывает их как поэтические метафоры, которые художник “всасывает”. Океан — это бесконечный обмен энергиями».

«Когда Ромен Ролан писал письма Фрейду, — продолжает Пономарев, — он упоминал некое океаническое чувство. Есть люди, которым присуще такое чувство единения всего со всем. Мне кажется, мне оно тоже присуще. Поэтому я так люблю природу, поэтому вижу в ней некую имманентность и возможность познания, поэтому открыт ей и людям. Моя этика и эстетика — это свободные стихии (и у них ни границ, ни берегов). Вы знаете, что климат на планете определяют ледяные шапки, вода, воздух, вулканы? Это и есть тот единый Океан, в котором мы живем».

Художник бесстрашно выходит навстречу тем самым стихиям — и на два дня превращается в гальюнную фигуру — ангела-хранителя «Академика Иоффе», бороздящего северные моря (за спиной всю дорогу дежурят боцман и старший матрос). 

Он сливается с ними, становясь «ветрувианским человеком», когда, стоя в «позе Леонардо» внутри гигантского «колдуна» (с помощью таких же, но поменьше, пилоты определяют направление ветра в случае, если отказывают приборы), исследует устройство ветров в  Гренландии — а потом «околдовывает» весь Пушкинский музей.

Он сам становится стихией, когда заставляет исчезнуть остров в Баренцевом море: проект получил название «Майя. Потерянный остров». «Майя в переводе с тибетского означает иллюзия, — не перестает удивлять познаниями Пономарев. — Русское слово маяться — значит пребывать в иллюзии: мы не всегда понимаем, что мир, который мы видим перед собой, не соответствует тому, что есть на самом деле. Мы маемся». И вот — Северный морской флот, 4 корабля участвуют в операции, Александр сначала демонстративно «удаляет» остров Седловатый с карты, а затем, при помощи корабельного оснащения и ветра остров исчезает с лица земли — остается только горизонт. Но все это, понятное дело, маета.

Эстетика свободных стихий в полной мере реализовалась на Антарктической биеннале. Команда из 100 художников, философов  и исследователей во главе с Александром Пономаревым вела себя, по его словам, как североамериканские индейцы: они дарили свое искусство, а потом забирали обратно — «чтобы ни следа нашего присутствия не осталось». Сам Пономарев сделал  во время биеннале объект-перформанс «Полоскание пепельных лун, или Алхимия антарктического альбедо» (пепельная — это «темная» стороны Луны, освещаемая отраженным светом). «Ведь почему мы до сих пор не превратились в жареную курицу? Благодаря ледяным шапкам: Земля крутится, и они отражают солнечные лучи. Карл Юнг использовал альбедо и другие алхимические понятия для описания разных состояний души. И как у Земли надо «прочищать» ее защитные снежные экраны, так и человеческая душа, отражая все плохое, может начать его накапливать, поэтому ее надо хотя бы иногда промывать — лучше всего в холодной воде Антарктики». 

На выставке этот и многие другие перформансы представлены в формате видео по боковым стенам зала. Например, многочисленные проекты с подводными лодками — их у Пономарева целый флот. Он всплывал на них и в Гранд-канале в Венеции, и в фонтане Тюильри в Париже (под звуки «Врагу не сдается наш гордый варяг»), и бороздил моря, и реализовывал мечту «Битлз» о желтой субмарине. «Первую подводную лодку нарисовал Леонардо Да Винчи, — рассказывает Александр. — Он, кстати, сразу предупредил, что раскрывать ее секреты опасно — так и вышло. И вот, спустя 200 лет скромный русский художник проник на закрытую базу Северного морского флота — и снова возвратил объекту для убийства его художественную составляющую». Комментируя, как ему удалось сделать столько проектов с вовлечением российского флота, художник объясняет: «Я знал этот мир, я понимал, как разговаривать с этими людьми. Стало получаться».

Впрочем, находить общий язык у Пономарева получается не только с морскими офицерами (помним: он чувствует единение всего со всем): «Как писали в одной статье, я люблю создавать искусство для китов, рыб и птиц, — делится он. — Вот стоит опуститься на глубину — и сразу приплывают киты: “привет”, — говорят. Очень благодарные зрители».

Наконец, стену напротив панно с Уроборосом занимает «иконостас», как его называет Пономарев, — ряд небольших экранов с одинаковыми слайд-шоу, которые рассинхронизированы таким образом, чтобы изображения переходили с одного монитора на другой эдакой «волной». На фото — снова проекты художника: всего их у него порядка 100. «И про каждый можно книжку написать».

Есть среди видео и большое интервью с художником: в отсутствие автора на выставке — смотреть обязательно. Даже когда Александр не читает стихи и не поет сочиненные им в юности моряцкие песни — слушать его можно бесконечно. То ли оракул, то ли пророк, то ли медиум — Пономарев, подобно тому самому Океану, способен заполнить собой все пространство, раствориться в нем, стать его живым воплощением — так что покажется на миг, что говоришь с самой Вечностью. И она — наконец-то — тебе отвечает. «Привет», — говорит. И тебе только и хочется в этот момент, что быть благодарным зрителем и слушателем. Расширить свое существование. Оказаться в параллельной Вселенной. «Высосать» из мирового Океана свою персональную стихотворную метафору. Замкнуть петлю времени. И больше никогда не увидеть берегов.

Музей Москвы, до 31 июля